Эдуард сагалаев биография национальность. Кто такой Сагалаев Эдуард Михайлович и какую роль он сыграл в жизни российского телевидения? Награды и премии

Эдуард Сагалаев в телевизионной тусовке - фигура уникальная. С одной стороны, ни на одном из федеральных каналов он не числится, с другой - телевизионные начальники с удовольствием советуются с Эдуардом Михайловичем, приглашают на вручение всевозможных премий и наград. Сагалаев давно ушел от индустриальной текучки - сегодня он руководит собственным фондом, носит мантии академика всех возможных телерадиоакадемий и титул самопровозглашенного «идиота» - ведет на телеканале «Психология21» программу «Мудрость идиота, или Энциклопедия ошибок Эдуарда Сагалаева». Ему 65 - и это хороший повод поговорить о пережитом и построить планы на будущее.

- В детстве все мечтают быть космонавтами или моряками. А вы, Эдуард Михайлович, сразу уловили романтику телевидения?

Первое воспоминание о телевидении на всю жизнь врезалось в память. Это было в Самарканде страшно много лет назад. Я жил в большом дворе, который был моей вселенной. У нас было очень много соседей, и вот однажды одна семья купила телевизор. Это, возможно, был один из первых телевизоров в городе - КВН с линзой, как аквариум. Но главное, что я запомнил, - вовсе не невероятное по тем временам чудо движущегося изображения на экране кинескопа. В Самарканде принято было снимать обувь, входя в дом. Никогда не забуду море всякой детской обуви в коридоре - там собралось человек пятьдесят детей. Помню, как я зашел и увидел эти пятьдесят пар. В этом было что-то такое, что произвело впечатление. Как я сейчас понимаю, то был прообраз современных «пиплметров», и рейтинг первых программ телевидения в нашем дворе стремился к 100 процентам.

Разумеется, ни о каком телевизионном будущем я не мечтал. Ни тогда, ни в школе, ни в университете. Хотя первая запись в моей трудовой книжке - диктор самаркандского радио. Но это было далеко от мечты о реальной дальнейшей карьере. Я поработал диктором, потом ходил играть в массовках в местном драмтеатре. За один выход там давали сумму, которая с точностью до копейки составляла стоимость бутылки портвейна. В этом и заключался весь смысл, потому что мои друзья это знали и к концу спектакля уже ждали у театра. Я выходил на сцену, говорил какие-то слова в каких-то революционных пьесах. Как-то довелось играть красноармейца с ружьем и перевязанной головой с кровавым пятном на бинтах... Я произносил фразу типа «Караул устал», а потом шел прямиком к кассиру, получал деньги, мы покупали бутылку портвейна и сидели бренчали на гитаре.

- То есть юность была дворовая?

Отчасти. Окружение было очень разное. К примеру, я часто ходил к одной старушке, беглой княгине, в гости пить чай. И она показывала мне свои фотографии. Никогда не забуду фотографию, на которой она в седле с шашкой и в папахе. Это были «эскадроны смерти», которые сражались с большевиками. В том числе женские эскадроны. И она рассказывала, как крошила в капусту большевиков.

Я дружил еще и с теми ссыльными, которые появились уже в 60-е годы. У меня был близкий друг Олег Петрик, которого сослали из Киева, а перед этим таскали по психушкам. Все по полной программе. Он писал прекрасные стихи, был настоящим диссидентом. Но у него была одна особенность - он не признавал ничего, что возникло в стране после октября 1917 года, включая правописание. Ходил с бородкой, тросточкой и в шляпе - такой вот чеховский персонаж, хотя был моим ровесником. Как-то Олег пришел ко мне, не застал дома и оставил записку с ерами и ятями, которая начиналась со слов «Милостивый государь». Мама была в шоке. Я благодаря ему начал читать самиздат.

К этому Олегу приезжал его «отец», точнее, человек, который опекал его. Это был ни много ни мало Виктор Некрасов. И он навещал его в Самарканде. И вот всей редакцией мы собрались на какой-то квартире. Была такая нормальная пьянка, с разговорами о коммунистической партии, о советской власти. Причем я не сомневаюсь, что кто-нибудь наверняка стучал об этом. Но своеобразный пофигизм Некрасова, который на это не обращал внимания, заставил и нас забыть об опасности. Он блистал, раскрыл весь свой громадный жизненный опыт, всю свою ненависть к коммунистической идеологии. Мы так были рады этой встрече, гордились тем, что он говорит нам все, что думает. А последним штрихом стало то, что, когда мы прилично подвыпили, он захотел в туалет, а туалет был занят. Он вышел на балкон и прямо с балкона помочился. От этого мы были в неменьшем шоке, чем от его диссидентских речей. И потом говорили друг другу: «Вот, старик, что такое свобода». Некрасов был моим кумиром.

- Поэтому вы мечтали стать…

- …Библиотекарем или моряком.

- Странное сочетание.

Я рассуждал так: платить будут за то, что доставляет мне в жизни максимальное удовольствие, - за чтение. Поэтому решил - буду библиотекарем. Но и море меня очень привлекало. Наверное, потому, что я его никогда не видел. Море было чем-то загадочным, существующим на другой планете. А в Самарканде были горы, пустыни: Азия есть Азия. И вот я разрывался между дальними плаваниями и работой в библиотеке.

- Родители поддерживали ваш выбор?

Мама моя мечтала, чтобы я стал скрипачом. Но эта мечта рухнула, когда она однажды увидела, как я шел домой через парк - знаменитый самаркандский Парк культуры и отдыха, в котором местная молодежь переживала первые свидания, первые поцелуи. А я шел из музыкальной школы и бил скрипкой по деревьям - деревьев было много, я ударял по каждому. У мамы полились слезы, она поняла, какая это мука для меня. И отказалась от этой мечты. Хотя у меня до сих пор хранится открытка пятидесятых годов, такая лубочная советская, на ней мальчик с пионерским галстуком играет на скрипке. Это мама мне на день рождения подарила. Попыток меня куда-то определить было немало. Мама была врачом и хотела, чтобы я поступил в мединститут. Но и тут ничего не вышло. Как-то я случайно зашел в магазин, где продавались медицинские инструменты. И когда я увидел никелированные пилы, зубила, молотки и клещи, я там же потерял сознание. После этого благополучно поступил на филфак.

- Откуда родом Сагалаевы?

Вообще фамилию Сагалаев кто-то считает татарской, кто-то осетинской. Но в Саратовской области есть деревня Кленовые Вершины, где столетиями жили Сагалаевы. И вот сейчас Алексей Пивоваров делает фильм о людях, чьи предки были раскулачены, и мы с ним съездили туда. Так что я увидел эту бывшую деревню впервые в жизни. Бывшую, потому что на месте цветущего когда-то поселения, где парни и девки водили хороводы, осталось несколько скорбных могил с крестами, на которых выбиты зубилом фамилии Сагалаевых, Васильчиковых, Голобоковых - вся моя родня.

- И это все, что осталось?

У меня в Саратове живет троюродный брат, Владимир Алексеевич Сагалаев, он знает нашу родословную до седьмого колена и далее - до стрельца Петра Первого Пафнутия Сагалаева. В Кленовых Вершинах никогда не было крепостных - только казаки и государственные крестьяне. История непростая. Моего деда и шестерых его братьев раскулачили. Они действительно были зажиточными, но настоящей причиной стало кожаное пальто, единственное в деревне, которое носил дед. Многие годы деду завидовал один местный бездельник и пьяница. Революция дала ему власть - он стал председателем комитета бедноты. И тогда-то наконец смог осуществить свою мечту - отнять у деда кожаное пальто, записав его в кулаки и сослав в Среднюю Азию вместе с семьей.

Но все нравы русской деревни они сохранили. Я прошел и эту школу тоже. Часто приходилось сталкиваться с чудовищными вещами.

- С пьянством?

Ну, пьянство - это еще полбеды. А вот однажды в драке один из моих двоюродных дядей зарезал человека. Когда началось расследование, отец этого моего дяди рассудил так: у Виктора, который убил, семья и дети, а у его брата еще никого нет. Поэтому вину возьмет на себя и в тюрьму пойдет он. И тот отсидел семнадцать лет за брата. Я помню, каким он вышел из тюрьмы.

- А как же он на это согласился?

Отец сказал. Это как раз те крестьянские устои, когда воля отца не обсуждается.

- Так это родные по отцу? У вас, значит, тоже такое должно быть представление о семейной субординации?

Нет, это родные матери. Я ношу фамилию матери, потому что отец с мамой много лет прожили вместе, но так и не расписались. Со мной вообще происходило немало странных вещей. Отец был атеистом и коммунистом. А когда я родился, мама меня крестила и назвала Владимиром. Отец же хотел, чтобы я был Эдуардом. Меня это, конечно, интересовало всю жизнь. Недавно в Оптиной пустыни я заговорил об этом с православным батюшкой. И он сказал, что такая вот жизнь с двумя именами - это даже хорошо, потому что если хотели проклясть, проклинали Эдуарда, а я на самом деле Владимир. Вообще для меня это был непростой вопрос. Отец мой еврей. И у меня всю жизнь были на этой почве метания. Но в конечном счете я пришел к выводу, что если мать меня крестила, это воля Божья. Это не мой и даже не ее выбор. Это моя судьба. Я ведь серьезно интересовался исламом, особенно суфизмом, а также индуизмом, буддизмом. Но в последние годы, когда стал глубоко заниматься вопросом самоидентификации, снова пришел к православной вере. Пришел сердцем.

- Еврейское происхождение как-то влияло в дальнейшем на вашу жизнь?

Отец просил меня не афишировать свое происхождение. Он понимал, что это вряд ли пойдет на пользу. Я делал так, как он говорил, и при этом страшно мучился. Потом стал об этом говорить вслух, но все равно горький осадок остался. С того момента, когда мне было лет пять и в том же самом дворе в окна нашей квартиры посыпались камни. Это были пьяные соседи со своими гостями, которые кричали: «Бей жидов!» Мне было и страшно, и обидно, ведь я считал себя русским. А все другое, все, что связано с отцом и его корнями, существовало отдельно, и, только став взрослым, я съездил в Одессу и Херсон и нашел несколько его родственников. Отец прошел всю войну, вернулся с орденами и ранениями и потом до конца жизни трудился во благо советской родины. И сегодня я хочу еще раз сказать, что люблю его и горжусь им, горжусь кровью и отца, и матери, которая течет в моих жилах.

- Почему из Самарканда переехали в Ташкент?

Я работал в областной газете. Пришел туда после радио, для меня это было не просто заработком. Мне это нравилось, единственной проблемой было то, что меня пригласили в отдел партийной жизни. И я должен был освещать жизнь комсомола. Все мои материалы вывешивались на доску как лучшие в номере. Но я быстро понял, что не могу так. Пришлось идти к главному редактору и говорить, что либо увольняюсь, либо хочу, чтобы меня перевели в секретариат. А уволиться значило совсем закрыть тему журналистики, потому что газета-то была одна. Но дальше я так действительно не мог.

Один вот случай очень показательный. Меня отправили по заданию редакции на фестиваль дружбы узбекской и таджикской молодежи. А там, естественно, бесконечная пьянка и полный разврат. Я вернулся, и мне нужно было написать полосу об этом, причем в номер. Я просидел часа три у пишущей машинки, несколько раз пытался написать первые строчки, вытаскивал бумагу, бросал в корзину. Потом пошел к своему товарищу, который был на несколько лет старше, и сказал, что могу написать, как все было, а по-другому не могу. Мне было тогда двадцать лет, меня только взяли на работу, и очень не хотелось, чтобы меня выгнали из газеты. И он сказал, что вариант один: сядь и напиши, как бы ты хотел, чтобы проходил фестиваль дружбы узбекской и таджикской молодежи.

- Написали?

Еще как. Резонанс был огромный, мне вручили какие-то почетные грамоты, включили в горком комсомола. Но после двух-трех таких материалов я все-таки ушел в секретариат. Там началась совсем другая жизнь. Там была ручная верстка, иногда я сам верстал газету, по локоть в типографской краске. Главным оружием был строкомер. Это был главный инструмент в секретариате, потому что им было очень удобно резать колбасу. После подписания номера обязательно появлялась выпивка, и колбасу всегда резали строкомером, воспользоваться ножом было бы моветоном. Мы еще писали за рабкоров и селькоров, резвились вовсю. Однажды дали рабкору такую заметку: «Группа самаркандских альпинистов покорила высочайший пик области - гору Голгофа. Там они обнаружили хорошо сохранившуюся мумию. Голова мумии была украшена компромиссами, а в руках она держала омонимы и синонимы». Рабкор радостный бежал в кабинет редактора.

У меня была хорошая характеристика: молодой, женатый, член партии. И меня пригласили ответственным секретарем в республиканскую молодежную газету «Комсомолец Узбекистана», которую мы между собой называли «Хамсомолец Узбекистана» - от слова «хам». Все мы были конформистами, циниками, нам хотелось работать в журналистике, хотелось зарабатывать. А я так вообще пользовался служебным положением по полной программе. Когда стал заместителем ответственного секретаря, учился еще на третьем курсе. И ко мне приходили мои преподаватели - кандидаты и доктора наук, - которым нужны были публикации, чтобы получить следующую ученую степень. А публиковаться больше было негде - только в областной партийной газете. Я молча доставал зачетку, получал «отлично» и ставил в газету их тексты. Но каким-то чудом мы оставались романтиками, ждали чего-то смутно-прекрасного, мечтали о другой жизни...

- Ташкент понравился?

Главное впечатление от Ташкента в то время - землетрясения. Мы сидели на четвертом этаже и первое время выбегали на улицу. Жутковато, когда сидишь работаешь, и вдруг по стене ползет трещина. Толчки, все дребезжит, столы прыгают. А потом махнули на это рукой и хладнокровно продолжали работу.

- Вы там, впрочем, не задержались...

Да, довольно скоро уехал в Москву. Произошло это совершенно случайно: замглавреда пригласили работать в ЦК комсомола в сектор печати, радио и телевидения. А у него были какие-то другие планы. И он рекомендовал меня. Вызывают меня в ЦК комсомола, я прохожу собеседование, про национальность папы не говорю. И оказывается, что я им подхожу. Тогда я впервые в своей жизни столкнулся с системой автоматизированной кадровой политики. Выглядело это так: было множество твердых картонных листов с дырками, заполненных данными соискателей. И вот завотделом ЦК ВЛКСМ брал спицу и протыкал толстенную пачку этих листов с дырками. Каждая дырка что-то означала - это, в сущности, была анкета. Вот он так протыкал дырку «член КПСС». И все, кто не члены КПСС, падали на пол. Второй спицей он протыкал дырку «женат». Все холостяки падали на пол. Третья дырка «до 28 лет», все, кто старше, падали на пол. И вот из этой пачки все упали на пол, кроме меня.

- Страшно было? Все-таки из Ташкента в Москву, серьезная организация.

Страшно было, когда получил задание: написать статью за подписью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Евгения Михайловича Тяжельникова в «Военно-исторический журнал». Тема была что-то вроде «Влияние комсомола на стратегию битвы при Курской дуге». У меня близко не было никакого понятия о предмете, кроме каких-то элементарных вещей из школьной программы. Но я все-таки написал. И статью даже очень высоко оценили. Причем Тяжельников - доктор наук, нужно было соответствовать. Надо отдать ему должное: гонорар получил я.

- Комсомол был в то время кузницей кадров для будущей постперестроечной России. Но вы и оттуда довольно быстро ушли. Что опять случилось?

Вы не поверите, но снова рекомендация. Работала у нас Ирина Михайловна Червакова, которая раньше была секретарем горкома комсомола в Норильске. И она тоже выросла в среде политических зэков, которые туда приехали и там осели. Вообще Норильск был городом, куда рвалась интеллигенция, потому что обретала там уникальную аудиторию: туда приезжали Окуджава, Высоцкий, Галич и многие другие. Ирина была совершенно уникальным человеком. Ей предложили стать заместителем главного редактора в молодежной редакции телевидения, где ее все обожали, потому что она уже много лет проработала в ЦК и курировала именно это направление. Все прекрасно знали, что она честный и очень порядочный человек, который никогда не подставит, всегда будет отстаивать своих. Но она вдруг поняла, что не может постоянно идти на сделки с совестью. И приняла решение, которое всех повергло в шок. Ирина сказала, что бросает ЦК комсомола и уезжает в город Лесосибирск Красноярского края работать в детском доме. Можете себе представить: взяла своего маленького сына Мишу и уехала со всех комсомольских пайков и квартир в Сибирь! Потом она написала об этом повесть, которую напечатал журнал «Новый мир». А тогда все были в шоке. И вместо себя Червакова порекомендовала меня.

- Снова вас? Но почему? Вы ведь всего год как приехали?

А пойдемте, я вам покажу. (Встает и решительно отправляется в коридор, где висят фотографии прежних лет.) Вот видите, как глаз горит? Это в студии молодежной редакции, тут же все понятно. Я всегда горел работой. Я лет до пятидесяти не умел ходить. Я бегал. По коридорам, с этажа на этаж. Для меня сесть в лифт было невыносимо - стоять, ждать, когда он подойдет, да еще будет останавливаться на каждом этаже. Я бежал по лестнице на двенадцатый этаж и прибегал раньше, чем лифт...

Так я попал в молодежную редакцию. Это было поворотным пунктом судьбы, потому что я оказался в уникальном коллективе. Там был удивительный главный редактор Валерий Александрович Иванов, про которого тогдашний руководитель Центрального телевидения Энвер Мамедов, который вообще отличался меткостью характеристик, говорил: «Главный редактор с глазами кормящей матери».

- Почему?

Такие вот там были нравы. К примеру, если идет эфир, а главный редактор его не смотрит, его просто больше нет. Можно посмотреть программу до эфира, конечно. Но это не в счет, потому что эфир - это огромный праздник или огромная трагедия. И если ты не позвонил ведущему эфира после выхода программы - во сколько бы она ни выходила - это могло кончиться самоубийством. Я нисколько не преувеличиваю - случай был: женщина выбросилась из окна, потому что ей сказали, что она бездарность. Но в нашей редакции бездарностей не было. Было немало людей с не вполне нормальной психикой. Поэтому не позвонить после эфира было невозможно. А если ты, к примеру, звонишь в час ночи, а автор программы какая-нибудь экзальтированная женщина среднего возраста, то понимаешь: если ей сейчас сказать, что ты чем-то недоволен, может быть что угодно. Вот так серьезно люди относились к тому, что они делали.

Конечно, с одной стороны, это самовлюбленность и вера в свою гениальность. А с другой стороны - это преданность профессии и любовь к телевидению. Поэтому нужно было звонить и говорить: «Боже мой, я был потрясен, когда на шестой минуте увидел…», «Это гениально!», «Это новое слово на телевидении!» Потом на летучке уже можно было сменить тональность, потому что коллегам твоя гениальность безразлична. Особенно любил покритиковать, будучи обозревателем, Анатолий Григорьевич Лысенко. Сейчас он считается «дедушкой отечественного телевидения», а тогда его - энциклопедиста и фантазера - звали просто Толятка. У всех были клички.

- А у вас?

Меня звали Усатый-полосатый.

- Это почему?

Потому что когда я в первый день пошел на работу в молодежную редакцию телевидения и меня должны были представлять коллективу, я подошел к своему гардеробу, в котором висело два костюма, и выбрал самый красивый. А он был в оранжевую и черную полоску - очень напоминал узбекский халат. Я купил его в Ташкенте, когда в ЦК комсомола еще собирался. Со вкусом у меня тогда было не очень. Считал, что красивое - это то, что яркое. Вот и выбрал самый вызывающий костюм и гордо в нем ходил. А потом меня еще называли СЭМ - Сагалаев Эдуард Михайлович. Сейчас так мою собаку зовут.

- И как вас приняли в костюме?

Когда меня представляли редакции, конечно, в глазах были скепсис и смех. И не только из-за костюма. Я ведь пришел руководить этой редакцией, будучи самым молодым среди ее сотрудников. Еще и из ЦК комсомола. Сами понимаете, мало кто ко мне отнесся благосклонно. В один из первых дней вообще казус случился. Я пошел посмотреть съемки. В этот момент шел монтаж декораций - кажется, это была программа Владимира Яковлевича Ворошилова «А ну-ка, парни!». Захожу, никто на меня внимания не обращает. Стою смотрю, что происходит, мне интересно: устанавливают камеры, расставляют свет. И вдруг подходит седой, очень раздраженный человек импозантной внешности и говорит: «А ты чего стоишь?» Я обмер, не знаю, что ему ответить. И он мне показывает: «Вот стул, бери и пошел вон туда». Это был Ворошилов. Потом мы много смеялись.

- И отношения сложились?

Моими подчиненными были такие уникальные люди, как Александр Масляков, Владимир Ворошилов, Валентина Леонтьева, Кира Прошутинская, Володя Соловьев, тот же Лысенко, Марьяна Краснянская. Что ни имя, то звезда. Все были увлечены тем, что делали. Страстно желали сделать еще лучше.

В молодежной редакции было интуитивное, глубинное понимание того, что такое рейтинг. Тогда такого слова не было, никто не мерил аудиторию. Но мы знали, что такое настоящий контакт со зрителями. Понимали по письмам. К примеру, приходит полмиллиона писем на одну передачу. Все это подсчитывалось, объявлялось на летучках. Мы - молодежная редакция - были бесспорными лидерами с колоссальным отрывом. Или была такая фишка: во время прямого эфира просили всех, кто смотрит передачу, выключить свет в своих квартирах. Все выглядывали из окон «Останкино» и видели абсолютно темную Москву, ни одного светящегося окна. Москва просто вымирала. Вот это был рейтинг! Другой способ у нас был - сводки Министерства внутренних дел. Во время наших эфиров практически ни одного преступления по всей стране. К примеру, два часа идет какая-нибудь популярная программа - и в буквальном смысле слова все смотрят телевизор! Был тогда такой знаменитый спор, является ли телевидение искусством. Естественно, вся молодежная редакция была убеждена, что это даже не предмет спора. Конечно, телевидение - это искусство, а мы люди искусства. К сожалению, как и в театре, на телевидении всегда было много зависти. Она порождала конкуренцию. Но зависть - это очень страшно.

- Вы тоже завидовали? Все-таки такие мэтры вокруг.

У меня масса пороков, масса грехов, но в моем сердце никогда не было зависти. И я глубоко убежден, что нет ничего страшнее, чем зависть, потому что видел, как это работает. Когда человек всерьез кому-то завидует, это ад. Возьму на себя смелость сказать, что есть, наверное, два-три человека, которые меня не любят или даже ненавидят, но это из тысяч людей, которые сегодня работают в этой индустрии. Если я видел, что человек талантлив, у меня это вызывало не зависть, а восторг, любовь к нему. Я все мог простить, даже подлость, за то, что он талантливый. Как-то меня спросили, мог бы я театрализованно изобразить свое амплуа на телевидении. И я не задумываясь сказал, что встал бы в подземном переходе между двумя зданиями «Останкино» и повесил бы себе на грудь табличку «Создаю возможности». И кепку бы положил. Уверен, она бы никогда не была пустой.

- Расскажите про «Взгляд». Это была одна из самых громких удач молодежной редакции. Как создавалась программа?

Знаете, об этом надо очень осторожно рассказывать, потому что есть несколько человек, которые утверждают, что они «отцы» или «матери» «Взгляда». Сначала была идея развлекательной программы, в которой мы будем рассказывать о всяких курьезах. Наступила уже горбачевская эпоха, и начались споры, мол, еще одна развлекательная программа не нужна. Вторая идея заключалась в том, что программа должна быть политической. Я в то время был главным редактором молодежной редакции. Меня, конечно, всегда интересовали реальная жизнь и политика. Это понятно по программам, которыми я сам занимался, - «12-й этаж», «7 дней», «Открытые новости». Мне не очень интересно самому делать развлекательное телевидение, и я был сторонником идеи политической программы. Но все сошлись на том, что это должна быть советская кухня, в которой живут этакие «битлы». Стали строить кухню, искать ведущих.

- Кто проводил кастинг? Впрочем, тогда и слова такого не было...

Садились Анатолий Лысенко, Анатолий Малкин, Кира Прошутинская... И просто генерили идеи. Перебирали всех, кто работал в редакции или с нами сотрудничал. Но когда завотделом молодежной редакции Андрюша Шипилов привел ребят из иновещания, все стало понятно.

Никогда не забуду, как в мой кабинет зашли эти четыре наглые морды: Влад Листьев, Саша Любимов, Дима Захаров, Олег Вакуловский - очень все красивые, все высокие, отвязные. Некоторые из них уже успели пожить за границей, что-то повидать, приобрести определенный статус на иновещании. Они вообще считали, что телевидение - это что-то недостойное, а они серьезные люди - изучают страну, знают язык, разбираются в политике, настоящие профессионалы. Ну и вообще все, что сильно популярно, - это попса. Поэтому они чуть ли не ноги на журнальный столик положили, когда вошли в мой кабинет. Им было все равно, что я главный редактор. Когда я это увидел, меня пробило. Я понял - они! И дальше уже вопросов не было. Потом присоединился Володя Мукусев из нашей редакции, Саша Политковский, который пришел в программу из спортивной редакции. Но два вопроса мы так и не решили: первый - должна ли это быть развлекательная программа, и второй, связанный с названием. «Взгляд» предложил я - это слишком мелко, чтобы этим гордиться, но я горжусь, потому что эта идея потом работала. Самая первая программа вышла без названия, и мы обратились к зрителям с просьбой его придумать. Были мешки писем: на 99 процентов это был просто бред, на 1 процент - приколы какие-то. И тогда я уже властью главного редактора сказал, что программа будет называться «Взгляд».

- И все-таки она стала политической…

А все выяснилось после первого же эфира. Она не стала ни развлекательной, ни политической. Она оказалась человеческой. Открытой, честной, созвучной мыслям и чувствам миллионов людей. Были какие-то брошенные ребятами фразы, какие-то намеки - политика уже была в них. Идеология была не в нас - редакторах и режиссерах, а в большей степени в них. Одним из топовых сюжетов в программе был рассказ о том, как у какого-то человека на пятом этаже в квартире жила лошадь. Но вопрос был не в этой забавной истории, а в том, что даже такой вот курьез - серьезный повод поговорить о внутреннем мире человека, включая его тотальное одиночество, потому что никто, кроме лошади, в его квартире не живет. То есть сразу начались такие вот обобщения. Появились смыслы, как любит говорить Даниил Дондурей.

В диапазоне от этой лошади до Марка Захарова, который кричал в эфире, что Ленина надо немедленно похоронить, мы и работали. И, конечно, не просто формальным руководителем программы, а настоящим наставником и другом стал для ребят Анатолий Лысенко. А вообще настоящий телевизионный формат в какой-то момент перестает быть жестко зависимым от состава бригады, он становится самоигральным. Кто-то уходит, кто-то приходит, а формат работает. Это прекрасно понял Владислав Листьев, ставший со временем уникальным, универсальным телеведущим и продюсером. До сих пор до слез жалко, что его нет с нами. Он был из редкой породы незаменимых и неповторимых.

- Самоигральный - это как?

Существовал такой термин - «самоигральная программа». Вот «Что? Где? Когда?» - самоигральная передача. Конечно, Ворошилов гений. Но сама программа в какой-то момент стала самоигральной, она сама диктует сюжеты, и неизвестно, куда вообще все это выведет. Поэтому тогда нам в голову не могло прийти, что можно купить формат на Западе. Мы старались понять, что такое телевидение, как оно делается и работает.

- С Ворошиловым как работалось?

Ворошилов понимал суть. У нас были дискуссии о том, что такое событие на телевидении. Он говорил: «Событие это со-бытие, это два бытия, которые в какой-то момент соединяются в какой-то вольтовой дуге». И приводил пример. Вот чемпионат мира по фигурному катанию, Ирина Роднина совершает тройной тулуп, а через какую-то долю секунды падает. Одно бытие - она делает тулуп, а другое - она лежит на льду. И вот это со-бытие вызывает у людей колоссальный стресс - позитивный или негативный. В этот момент 100 миллионов людей на земном шаре чувствуют одинаково, смотрят это в реальном времени и одинаково задерживают дыхание. Телевидение существует только для этого. Все документальные фильмы, все аналитические программы - это уже сопровождающие вещи. Телевидение - это обязательно прямой эфир и обязательно действо, утверждал Ворошилов.

Антураж жизни Владимира Яковлевича был такой: у него все в квартире было черного цвета - потолок, стены. А на обои были пришпилены, как бабочки, листочки, на которых написаны непонятные слова. Это были его идеи и мысли. И все стены были в этих листочках. И красная лампа. Когда он придумывал «Что? Где? Когда?», мы много спорили. Потому что Ворошилов предлагал играть на деньги, а я как хранитель моральных ценностей коммунизма сопротивлялся. И мы в итоге сошлись на призах в виде книг. Но он в отличие от меня понимал, что если на деньги, это будет настоящая игра, а так - школьная викторина. Но я себя утешаю тем, что понимал, какой огромный для Ворошилова (да и для руководства редакции) это был бы риск. У него ведь уже была программа «Аукцион» с материальными призами, за которую его выгнали с телевидения. А я его очень любил, это был человек, которого я мог бы назвать своим Учителем в творчестве (так же, как Энвера Назимовича Мамедова в искусстве руководителя). Хотя мы с ним и враждовали иногда не по-детски, и я был его начальником. Но ему было приятно, что есть молодой начальник, которому важно его слушать.

Продолжение следует.

Один из отцов-основателей независимого телевидения в России Эдуард Сагалаев руководил Молодежной редакцией Центрального телевидения, был и начальником программы «Время», и генеральным директором первого канала, когда тот назывался «Останкино». Он был автором первой аналитической телевизионной программы «Семь дней» и в далеком 1992 году пытался создать амбициозный американо-российский проект, совместно с Тедом Тернером и CNN. Его частный телеканал — один их первых в стране, ТВ-6, вышел в эфир , и вскоре Сагалаев стал деловым партнером другого крупного бизнесмена — Бориса Березовского, хотя был шанс сделать совместный бизнес с Владимиром Гусинским.

Но сегодня, спустя годы, он больше всего сожалеет о том периоде, когда согласился вновь пойти работать на государство и возглавить ВГТРК в 1996 году, накануне выборов президента России.

О сокрытии инфаркта президента накануне второго тура выборов как о самой большой в своей жизни лжи, о разочарованиях и романтизме, о свободе, времени, коллегах и о себе, Эдуард Сагалаев рассказал специально для проекта YeltsinMedia с удивительной откровенностью.

Фото из личного архива Эдуарда Сагалаева.

— Как началось независимое телевидение в России, Эдуард Михайлович?

— Однажды мы собрались с Иреной Лесневской и Сашей Тихомировым в редакции «Советской торговли», было такое секретное место, почему-то в этой редакции, еще в Советском Союзе. И там впервые обсуждали возможность создания независимого телевидения. Разговоры ничем не кончились, но идея осталась.

Потом, когда меня назначили генеральным директором «Останкино», в один день с Егором Яковлевым, который стал председателем, сразу после путча, я пришел туда, зашел в кабинет, который раньше занимал Энвер Назимович Мамедов – это был человек, до которого надо было дотянуться с трудом и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Он действительно легендарный человек: был разведчиком в годы войны, переводчиком на Нюрнбергском процессе, знал пять европейских языков, трудился на дипломатической ниве, а потом пришел на телевидение и стал первым заместителем председателя Гостелерадио СССР. Его все боялись и уважали, и я в том числе. И вот я вошел в его кабинет. Сел за стол, увидел там, наверное, пятнадцать телефонных аппаратов, причем четырнадцать из них были прямые. Там надписи были такие: «Горбачев», «Крючков», «Язов», «Лукьянов» и так далее. И – такой чистый стол, по которому пробежала стайка рыжих тараканов. Я подумал, что это не к добру. Зазвонил один из этих телефонов, и я услышал отборный мат. На меня орал, брызгая слюной через трубку, совершенно разъяренный Михаил Полторанин, который был тогда вице-премьером (и министром печати ) и, в общем, правой рукой Бориса Николаевича Ельцина в вопросах идеологии и пропаганды. Он стал на меня кричать, почему мы показали в программе «Время» сюжет, как новая власть дербанит имущество ЦК КПСС. Они врывались в здание ЦК, выносили оттуда оргтехнику, чуть ли не кресла тащили, а потом стали раздавать друг другу квартиры, а мы об этом показали сюжет в программе «Время». И он орал на меня: «Ты что творишь? Почему показал этот сюжет?». Я говорю: «Миша, но это же – правда, мы же не хотим сейчас на новом телевидении что-то скрывать от народа…» На что он мне сказал: «Ты заткнись, помни, теперь – новая власть и новые порядки». Я положил трубку и подумал, что опять попал в ситуацию, в которой уже был когда-то много лет, и стал думать, что должен создать свое телевидение, где на меня никто не будет орать, и где я буду делать все, что я хочу.

Восемь месяцев я проработал на посту генерального директора «Останкино», были там всякие ситуации, и – почище, чем с Полтораниным. И в итоге я создал такую структуру, которая называлась «Московская независимая вещательная корпорация». Она включала несколько физических лиц, включая Нугзара Попхадзе и Олега Орлова, и несколько юридических лиц, в том числе «Взгляд» (телекомпания ВИD там была одним из акционеров, 5%, кажется). А название «ТВ-6 Москва» телеканал получил потому, что московская мэрия была в учредителях, и я тогда убеждал Юрия Михайловича Лужкова, что канал с таким названием очень нужен городу. Дайте нам денег, говорил я, и правительство Москвы стало одним из учредителей.

Мы подали заявку на частоту, на шестой канал. Раньше эта частота значилась за КГБ, она использовалась под секретную связь, но потом попала под конверсию. Я договорился еще с замминистра связи СССР Александром Ивановым, что мы эту частоту заберем и выставим на конкурс. Состоялся конкурс. Министерством тогда уже руководил Михаил Александрович Федотов, а в комиссию по телевидению входили разные прогрессивные люди, включая Лешу Симонова.

На конкурсе очень серьезным противником была газета «Аргументы и факты». Я встречался со Старковым (Владислав Старков, главный редактор газеты времен ее расцвета ), мы с ним выпили очень много водки и договорились, что, если дадут им, то они будут с нами работать, а, если дадут нам, то работать с ними будем мы. Была ситуация еще с компанией «Северная корона», она была ассоциирована с патриархатом, с Русской православной церковью, и мы боролись с ними очень упорно. В результате им дали отрезок эфира, с 3 до 5 часов дня, по-моему. Как же это было ужасно! Мы долго потом его выковыривали оттуда, встречались с митрополитом Питиримом и договорились, что они уйдут с шестого канала.

Но конкурс был выигран абсолютно по-честному. У меня уже была репутация, и я создал такую компанию, в которой были представлены структуры, под которые нельзя было не дать частоту. Нам ее дали, и вот с этого момента и отсчитывается история канала ТВ-6 Москва. (Канал начал пробное вещание в мае 1992 года, а полноценно — . )

И появился Тед Тернер. Я был с ним был уже знаком. Еще от программы «Время» по приглашению CNN я, Григорий Александрович Шевелев и Саша Гурнов ездили в гости в Атланту, а потом он пригласил нас на свой личный остров в Южной Каролине, где мы провели незабываемые два-три дня. И там очень сблизились, у нас была взаимная симпатия, доверие и взаимный интерес. Был чисто личный момент…

И вот я вспомнил о Тернере. Я знал, что он относится ко мне хорошо и связался с ним через Генриха Зигмундовича Юшкявичуса, который с ним дружил очень близко. И предложил такую идею: а не создать ли нам с CNN совместный телеканал? Тед согласился сразу, долго не думал, и мы начали создавать совместное предприятие.

Оно так и не было создано, хотя де-факто мы начали уже работать в режиме совместного предприятия. К нам приехал такой Стюарт Лори, потом – Сидней Пайк, – представители Теда Тернера в Москве. Оба такие опытные волки, просто волчары, из Атланты, из Штатов, которые представляли интересы Теда Тернера и в CNN, и в Turner Broadcasting System. Пока создавалось это предприятие, мы вовсю использовали библиотеку фильмов MGM, которая тогда принадлежала Теду, в частности — «Золотую коллекцию Голливуда», которая давала сумасшедший рейтинг. В первое время мы показывали, в основном, фильмы, и поэтому наш канал называли часто кинобудкой, но быть кинобудкой по тем временам, я считаю, было очень здорово. Мы показали мюзиклы с Элизабет Тейлор, которые вообще никто в Советском Союзе и России еще не видел. Нам давали свои фильмы Карен Шахназаров и Никита Михалков – бесплатно, просто потому, что это – первое в России независимое телевидение. Ну, и еще, конечно, я умел с ними договариваться. Мне Никита до сих пор не может простить, что я ему пообещал акции, но так и не дал…

Мы показывали и новости CNN. Ну и появились свои первые программы — «Я сама» Юлии Меньшовой, «Акулы пера»… Я привлек к работе молодежь. Александр Пономарев был генеральным директором, Иван Демидов – главным продюсером, Саша Олейников – директором программ, Стас Кучер пришел, Сережа Доренко работал некоторое время… Кого только не было! Очень много сделали Стелла Петровна Неретина и Елена Арнольдовна Злотникова, которые занимались техникой. Поскольку канал был засекреченный, то его в Москве никто не мог увидеть, и надо было построить приемные станции на каждый дом или даже на каждый подъезд. И это была большая головная боль, мы все деньги вкладывали в это, не оставалось на программы. Но все было довольно быстро построено, а потом мы вышли на спутник, и у нас появилась уже многомиллионная аудитория, очень преданная.

Мы возродили одну традицию радиостанции «Юность» — выезжали, устраивали праздники в разных городах, например, «Шесть дней ТВ-6 в Сургуте». Туда ездил Олег Табаков, Владимир Машков, кого только не было! И мы просто ставили на уши город, жители города получали от нас как бы инъекцию добра, позитива, искусства, театра, кино, и, естественно, — телевидения, а мы – обратную связь, понимали, чем живут люди, что они хотят, что любят, что им не нравится…

Но не все было гладко. Мы долго не могли с американцами сойтись в условиях договора. Я много раз ездил в Атланту, работали с юридическими компаниями, и с западными, и с нашими, но никак не могли прийти к согласию. Одним из вопросов был вопрос о моей зарплате, и это очень смешно сейчас вспоминать. Они заложили зарплату мне в 2 тысячи долларов, потом – 5 тысяч долларов, и это была высшая планка. Я говорил, ребят, а, может, мы обозначим, что если будет доход от рекламы и большие заработки, то моя зарплата может стать больше? «Нет-нет, пяти тебе вполне достаточно!», хотя самый последний сотрудник CNN у нас на ТВ-6 получал значительно больше. Конечно, были и более серьезные расхождения. И вот мы уже договорились обо всем, и я был уже рад подписать договор, уже собралась пресс-конференция, журналисты, стол накрыт… И дают мне последний экземпляр на подпись, и я вижу, что в тексте на английском, на 24 странице, – больше текста, чем было в момент последней правки. Просто такая зрительная память у меня хорошая, что я заметил. «Переведите мне эту страницу», — говорю. Переводят, и там появляется такой пассаж: «все, что сказано в этом договоре, не имеет значения, если американская сторона сочтет это необходимым». У меня просто в голове помутилось. Кто эту фразу вставил? А вот этот юрист Тернера. И я на него кинулся просто с кулаками, и меня стали оттаскивать от него. Я сказал: «Нет. Я подписывать это не буду!», повернулся и уехал.

А потом, когда уже Тед Тернер с Джейн Фонда вместе были в Петербурге, я приехал к ним, вошел в номер, и Фонда чуть не убила меня своим взглядом. Она был недовольна, хотя Тед относительно спокойно на это отреагировал, и мы остались друзьями. Он поздравлял меня тепло со всеми юбилеями, я – его тоже, а на 70-летие он прислал даже видео. Он останется для меня фигурой № 1 в мировом телевидении и просто – очень незаурядным человеком, колоссальной личностью. Он очень любил Россию, приезжал сюда часто, охотился, у него была масса друзей. Очень дружил с Элемом Климовым, который как-то сжег его деревянный дом. Нечаянно. Окурок где-то бросил, и дом сгорел. А Тед Тернер только посмеялся. Но вот не мог он переступить через эти корпоративные условия, а они все считали, что имеют право с нами так обращаться.

— Меня совершенно потрясла в свое время история с доходами от рекламы на ТВ-6, которые уходили американцам, не оставались в России. Вы говорили, что чувствовали себя папуасом.

— Было и такое, но не полностью доходы от рекламы уходили, а, например, от рекламы Coca-Cola уходили прямо в Атланту, в штаб-квартиру CNN. И Тед об этом не знал. Когда я ему об этом рассказал, он был возмущен, говорил: «Я разберусь!» Не знаю, чем это закончилось.

Папуасом я себя чувствовал, потому что Сидней Пайк приезжает и говорит: «Ой, Эдуард, я привез тебе сюрприз большой! Я привез тебе «Сезам стрит». Классно! Мы сейчас покажем это всем, и вся детская аудитория будет наша. Он: «Нет, ты не понял. Я тебе привез описание, как делать ‘Сезам стрит’», то есть – формат, как мы сейчас говорим. Сейчас это – в порядке вещей, а тогда мне это показалось невежливым. Мы же сами можем сделать детскую программу не хуже, чем «Сезам стрит», но для этого у нас нет времени, денег и сил. И да, я чувствовал себя папуасом, казалось, что мне пытаются всучить какие-то побрякушки. Сейчас я все это вспоминаю, и, как ни странно, — тепло. Это была школа для меня, и школа большая. А потом события развернулись так, что все это оказалось детскими играми, – по сравнению с тем, что происходило с ТВ-6.

Я, например, всегда старался держаться подальше от криминального мира, но мне тоже пришлось пережить эти контакты, когда на меня наехали крутые чеченцы. С криминальным миром нельзя было тогда не иметь отношений, тогда в принципе никто в бизнесе не был чист. Ни один. Это я знаю точно. Меня попросили, чтобы я им отдал канал ТВ-6, и мне пришлось искать способы, как от этого уйти. Потому что ни КГБ, ни МВД ничего не могли. Но я нашел управу на них.

— Более крутых бандитов, да?

— Да. Которые от меня ничего не хотели. Вообще ничего.

— И никогда не захотели?

— Просто заступились по-пацански?

— Да. Просто понимали, что справедливость была на моей стороне. Ну, а кроме того, это были дагестанцы, а те – чеченцы, и им было нужно доказать, что дагестанцы в этой ситуации круче. Был такой момент самоутверждения.

— А с вас хотели взять денег? «Крышу» предоставить?

— Да. Денег хотели – 9 млрд рублей.

— Ой, совершенно непонятно, сколько это. По нынешним деньгам это примерно сколько?

— Ну-у-у, примерно 9 миллионов долларов. По тем временам было вообще нереально. Тогда, в 93 году, у меня не было еще ни Березовского, ни Алекперова. И я обратился поначалу к Махмуду Эсамбаеву. Он не смог помочь, хотя пытался, его ресурса – Народного артиста СССР, не хватило.

— Когда говорят про 90-е, про ельцинское время в отношении СМИ, то, конечно, принято говорить об олигархических СМИ. Вы как сейчас на этот период смотрите? Как оцениваете его?

— Михаил Ходорковский как-то про приватизацию выразился элегантно, было «непреднамеренное мошенничество», сказал он. Ко мне тоже приходит мысль, что это было неизбежное зло. С одной стороны, это было, конечно, зло, потому что они преследовали свои интересы, у них не было мыслей о свободе прессы, о свободе телевидения. У них, поначалу особенно, было две цели. Первая – политика, и они чистоганом влияли на большую политику, для защиты своего бизнеса. А второе – наивные, провинциальные интересы… Однажды мне Березовский позвонил и говорит: «Kiss me quick». Я не понял: «Что, Боря?» «Kiss me quick», — говорит. «Хочешь, чтобы я тебя поцеловал?» «Да нет, — говорит, — песня есть такая «Kiss me quick», поставь ее немедленно в эфир». Ну, я попросил Ваню Демидова, нашли мы эту песню, раздвинули программу, поставили песню. Потом я с ним встречаюсь: «Борь, ты чего вообще творишь?!» «Понимаешь, — говорит, — у меня была там телка, которой я хотел показать, что я на телевидении что-то значу, что я телевидением управляю. И она сказала: ‘Докажи, поставь мне песню «Kiss me quick» на шестом канале’».

— Потрясающе!

— Я обалдел от этой просьбы, но когда въехал, то – ухахатывался. А были ситуации гораздо более грустные. Когда они пытались свои вкусы насаждать, а вкусы были ой какие, полублатные. И тащили своих подруг, чтобы вести программы, или задумывали какие-то спектакли, ставили по своим же сценариям какие-то фильмы. Гусинский же вообще режиссерский факультет закончил, и вот он любил постановки. Ну, известная история как раз: Гусинский, собрав всю камарилью, если так можно выразиться, свою гоп-компанию, когда Женя Киселев выступал с «Итогами»… Знаете эту историю?

— Когда Гусинский диктовал, что Киселеву говорить в эфире?

— Да-да. Женя Киселев вышел в эфир со своими «Итогами», и Гусинский говорит: «Сейчас он скажет то-то». И Женя говорит. «А сейчас скажет это». И Женя говорит. Это было, конечно, некрасиво по отношению к Киселеву. Женя не попугай. И, если он просто обговаривал с Гусинским какие-то принципиально важные тексты, то Гусинский демонстрировал это как «посмотрите на мою марионетку». Выглядело так.

— А вы при этом присутствовали?

— Нет, но знаю от первоисточников. Березовский был там, [банкир Александр] Смоленский был, еще кто-то, кто мне потом рассказывал. Не от одного из них я слышал эту историю. И говорили об этом со смехом: «Вот какой у нас Гусь!»

А были серьезные вещи, которые касались большой политики. ТВ-6 вообще не был политическим каналом, он был семейный, музыкальный, молодежный, я там просто купался, хотя во время расстрела Белого Дома только шестой канал давал прямую трансляцию этих событий из CNN. Понятно, что политика – грязное дело, я это знал всегда и когда-то вынужденно ею занимался, но, когда была возможность не заниматься, был очень рад. И все-таки я открыл информационную программу на шестом канале. Если бы не открыл, то канал бы до сих пор был жив.

— Да, и Стаса, и Саши Гурнова, и другие ведущие там были…

Роль Гусинского, конечно, — очень серьезная. Он сыграл большую роль в становлении российского независимого телевидения. Канал НТВ был просто бриллиантом на российском телевидении, и работали там такие люди как Олег Добродеев, Евгений Киселев, Светлана Сорокина, Виктор Шендерович, Леня Парфенов… И то, что он и Игорь Малашенко собрали таких людей, — их большая заслуга. Но проблема – в том, что и Гусинский, и Березовский рассматривали телевидение как средство политической борьбы и борьбы за свой бизнес. В результате и того, и другого это завело в полнейший тупик. И не могло не завести, потому что их интересы в политике и в бизнесе были гораздо выше, чем можно себе представить. Они хотели быть хозяевами России. Хотели полностью распоряжаться и политикой в государстве, и деньгами. Но это ни у кого не может получиться. Рано или поздно произойдет облом.

— Скажите, а вы из-за этого – из-за криминала, из-за понимания того, что это за время было такое, отказались от предложения Березовского возглавить ОРТ?

— Я не могу сказать, что я боялся. Я же в этой ситуации с наездом проявил себя не как трус, наоборот, — как смелый человек, который был готов идти до конца. Я же не испугался, не отошел в сторону, не запаниковал.

— Я хотела бы сказать, что не обвиняю вас в трусости, вообще.

— Нет-нет, но для меня важно не трактовать так, что я побоялся идти, стать следующей жертвой. Думаю, это не так, у меня сработали какие-то другие соображения. Может, — страх того, что я окажусь хуже, чем Листьев. Вот приду на его место, а меня все время будут сравнивать. И, если сравнение будет не в мою пользу, то меня это не устроит. Листьев – такая фигура, рядом с которой трудно быть лучше, ярче. Другой мотив – в том, что это – опять политика, от которой я уходил все время. Я, конечно, авантюрный человек, и все время метался от таких предложений, а по-настоящему себя реализовал только когда создал кабельный канал «Психология 21».

В управление шестого канала Березовский практически не вмешивался, кроме финансовых вопросов (и моих постоянных терзаний «дай денег»)…

— И за исключением музыкальных треков.

— Да. Но я понимал, что, если пойду на ОРТ, то Березовский уже очень плотно будет руководить. Так, как он руководил Листьевым. Он же создал ситуацию, из-за которой убили Листьева, — с запретом на рекламу.

— Безусловно. Я просто знаю некоторые вещи, которые подтверждают мою правоту. Я знаю, что рекламные деньги были в определенном банке, и, как выяснилось, банк принадлежал «крыше», то есть братве. И, когда деньги перестали поступать, у них только один вариант был – кого-то наказать…

И вот идти под Березовского (а политическим телевидением на первом, а потом и на шестом канале руководил он и только он) и выполнять все его капризы, все его представления о сегодняшнем моменте… А ведь все менялось на протяжении нескольких секунд – кто друг, а кто – враг, кого надо мочить, а кого – поддерживать. Он загорался какой-то идеей в политике. Сегодня вот – Рыбкин, значит, завтра надо принимать Рыбкина. Он вообще пытался человека задушить либо в своих объятиях, либо просто задушить. Однажды я сказал ему, что буду с Чубайсом сражаться (я про это еще расскажу), на что он мне сказал: «Чубайса не трогай, иначе тебя ждут последствия самые тяжелые». Намек был на то, что меня могут убить. А потом он стал врагом Чубайса… С ним невозможно было работать, нужно было под него просто лечь. А я так не могу. Просто не могу.

А что касается моего личного опыта работы с олигархами… Меня как-то позвал Гусинский, еще когда я решил уйти с первого канала и стал заниматься лицензией для шестого. Мы с ним встретились в хорошем ресторане, в подвале. И он обрисовал, что меня ждет, если я буду с ним работать. Я послушал, сказал, что подумаю. И буквально на следующий день меня зовет Березовский. В тот же ресторан. За тот же столик…

Я выбрал Березовского, хотя мог бы оказаться и с Гусинским. Я ничего о Березовском плохого говорить не хочу. Он был, конечно, очень сложным человеком. В одно время мы с ним были очень дружны и близки. Говорили о жизни много, о том, что каждому человеку дорого, и вообще по жизни я его узнал с какой-то хорошей стороны. Я понимал, что он – очень незаурядная личность. И в нем намешано было столько! И плохого, дьявольского, и неожиданно хорошего. Но он просто не выполнил своих обязательств по деньгам. Обещал 30 миллионов, а вложил в канал 3. И все остальное наше общение было в том, что я говорил: «Борис, а деньги, которые ты обещал дать?! Мы же подписали договор». «Деньги будут завтра», — говорил он.

— Ему приписывают фразу: «Деньги были, деньги будут, денег нет!»

— Точно, его фраза! Он искал какие-то способы привлечения финансов и сказал мне однажды: «Никогда, запомни, никогда не работай своими деньгами! Работай всегда чужими. Свои береги, вкладывай в беспроигрышные облигации. Играть можно только чужими». Он этим мастерски занимался, мастерски! Чужими деньгами распоряжался как своими. А я все-таки был советским человеком, ведь как так – взять и не вернуть? «Забудь ты об этом! Бери, и все». А потом он попросту потерял интерес к ТВ-6, когда под ним оказалось ОРТ, то есть – первый канал, со всеми его возможностями, аудиторией, контентом, структурой. Он потерял интерес, но ни в коем случае не хотел уходить с ТВ-6. И то соблазнял меня, то запугивал. И мне не удалось от него уйти, хотя я несколько раз пытался с ним порвать.

Генеральный директор ТВ-6 Александр Пономарев и бизнесмен Борис Березовский на Всемирном конгрессе русской прессы. Фото: ИТАР-ТАСС/ Борис Кавашкин, Борис Яцина.

Мы расстались только в 1999-2000-м годах, когда он предложил мне сделку, предлагал купить мои акции, а я отказывался категорически. Уже с «Лукойлом» стал вести переговоры… Ну, а потом мне был звонок один из Кремля от человека, с которым я не мог не считаться, из ближайшего окружения Бориса Николаевича Ельцина. Меня очень попросили, чтобы я пошел навстречу Борису Абрамовичу. Я, честно говоря, уже устал к этому времени от этой борьбы, и у меня уже появились другие планы. Я согласился, хотя еще некоторое время оставался на шестом канале.

— Не от Путина был звонок?

— Тепло, но я не хочу называть фамилию этого человека. Он, наверное, не хотел мне зла, понимал ситуацию. И им шестой канал был просто нужен как один из ресурсов для партии «Единство». А потом, когда Березовский с Путиным разошлись, когда на месте шестого канала возник канал ТВС, с Женей Киселевым и его командой, я просто наблюдал, как он стремительно трансформировался и погибал. Мне, конечно, это было очень больно. Я проклинал те моменты, когда вступил в отношения с Борисом Абрамовичем и когда принял решение об открытии информационной программы на канале.

(После разгона НТВ в апреле 2001 года, большая часть журналистов во главе с Евгением Киселевым нашла приют на ТВ-6, благодаря решению владельца — Бориса Березовского, уже находившегося в политической эмиграции. Многие старые сотрудники ТВ-6 были уволены. В январе 2002 года после длительного судебного разбирательства ТВ-6 был отключен от вещания. На эту частоту Минпечати объявило конкурс, в результате которой та же команда Киселева получила лицензию на вещание, но уже — с новыми владельцами, двенадцатью крупнейшими бизнесменами страны, получивших по 7,5% нового предприятия и управленческой надстройкой в лице Аркадия Вольского и Евгения Примакова. Журналистам в этой конструкции принадлежало 10% акций. Новый канал — ТВС, был раздираем противоречиями и владельцами весь год его существования, и 22 июня 2003 года ему было перекрыто вещание, без каких-либо судебных решений, простым поворотом рубильника. Ответственность за это взял даже не министр печати Михаил Лесин, а его пресс-служба, от имени которой был выпущен пресс-релиз. Вместо ТВС на «шестой кнопке» воцарился спортивный канал. — Н.Р. )

— А ведь Путин вам предлагал потом вернуть ваши акции ТВ-6. Правильно? (Сагалаеву принадлежало 37,5% акций МНВК, как и Борису Березовскому. )

— Да, но я не буду сейчас всю эту ситуацию вспоминать, если честно. Ну, да, я как-то был на приеме в Кремле, и он спросил меня, о чем я больше всего сейчас беспокоюсь. Я сказал, что меня очень волнует судьба ТВ-6. Он сказал, что ему тоже она не безразлична. И это даже не он, а я сам сказал ему про один способ вернуть акции Березовского, предложил ему некую схему. Он на нее не согласился, потому что считал, что нужно не покупать канал, а – отнимать. Я сказал, что отнимать – без меня. В результате шестой канал отняли, и он прекратил свое существование.

— Вот что удивительно. Ведь получается, что во все времена у нас в стране существовал контроль за телевидением, несмотря ни на какую внешне объявляемую политику – ни на гласность, ни на свободу слова. Вы как это определяли для себя?

— Понимаете, я был романтиком всегда. И исходил из того, что контроль может быть достаточно условным и мягким, что всегда можно договориться. Во многих случаях я договаривался, и когда в программе «Время», и когда в молодежной редакции Центрального телевидения работал, во «Взгляде», в программе «Двенадцатый этаж»… Я умел договариваться с начальством, с большим начальством, с очень большим начальством, и у меня бывало такое ощущение, что всегда сумею выйти сухим из воды. Хотя я понимал, конечно, что телевидение не может быть вне государства, вне правительства, вне правящей партии, вне лидера правящего. Конечно, были золотые времена, когда Ельцин лично вроде бы не вмешивался. Но за него это делал Полторанин, а потом – Чубайс и другие. Так что это – иллюзия, что ельцинские времена золотые. Они были относительно, конечно, свободными, но всегда был тот, кто присматривал, а иногда достаточно жестко присматривал. Правда, в то время существовали и возникали новые печатные СМИ и радиостанции, которые публиковали, что хотели.

Вот мы с вами разговариваем, и я еще раз отчетливо понимаю: все мои компромиссы, маленькие и большие, все мои ошибки, мелкие и крупные, все это — моя драма, драма многих из моего поколения. Мы были воспитаны при советской власти, мы прорывались к новой жизни, другим ценностям. И заблудились…

У меня была история отношений с Ельциным, связанная с ВГТРК. Меня на беседу пригласили [глава службы безопасности президента Александр] Коржаков и [первый вице-премьер Олег] Сосковец и сказали, что Борис Николаевич хочет, чтобы я стал председателем ВГТРК. Для меня это был просто шок. Я работал тогда на шестом канале, меня все устраивало, я сознательно удалился от политики, насколько можно было удалиться. Я не знал, чем они руководствуются, не понимал, почему именно Коржаков и Сосковец, и только потом узнал их истинные мотивы. Ну, а тогда просто сказал, мол, спасибо, но я бы предпочел, чтобы меня Борис Николаевич лично пригласил. Я привык говорить с тем, кто меня приглашает, непосредственно.

И вот Борис Николаевич приглашает меня в Екатеринбург, на то самое знаменитое выступление, 14 февраля 96-го года, когда объявил, что идет на выборы. (На самом деле выступление было 15 февраля . — Н.Р. ) У него тогда процента 4 поддержки было. Я лечу на самолете с ним, и в кулуарах этого мероприятия тусуюсь. Подходит он и говорит: «Эдуард Михайлович, я хочу, чтобы вы стали председателем ВГТРК». У меня сразу вопрос, а что с [Олегом] Попцовым? Он что, вас не устраивает? Да нет, говорит, не то, чтобы не устраивает, но он устал, хочет быть послом, а мы ему подыскали очень хорошую страну, и он туда с удовольствием поедет. И я ему поверил, хотя не надо было, все-таки надо было с Попцовым сначала переговорить. Но решать надо было на месте, и я согласился.

Выходит указ о моем назначении председателем ВГТРК, на место Попцова. (Оба указа, № 203 и № 204 датированы по неизвестным причинам 14 февраля, но в реальности это произошло 15-го. — Н.Р. ) Я прихожу в коллектив, а там – буря и буча, не хотят отпускать Попцова, не хотят, чтобы я был председателем. И это – несмотря на то, что у меня были прекрасные отношения с ними, и дружба, и выпивка, и вась-вась. Я – в шоке. Ничего не понимаю, иду к Попцову, и выясняется, что никаких разговоров о его посольском будущем не было, все – чистая подстава, и подставил меня лично Борис Николаевич.

Я заявляю о том, что не буду вступать в должность председателя ВГТРК. Заявление это сохранилось, кстати. Разворачиваюсь, выхожу из кабинета и уезжаю домой. Тут начинается давление с другой стороны. И уже не Сосковец с Коржаковым, а совсем другие люди стали звонить и говорить: «Это нехорошо. Есть указ, его надо выполнять. А Попцов лукавит». Ситуация была накаленная, в итоге Попцов сказал: «Раз есть указ, то я ухожу, занимай мое кресло».

Это был мой первый шок, когда я пришел на такую ответственную работу. Я понимал, что меня берут для того, чтобы обеспечить выборы Ельцину, назначение было связано с его заявлением о том, что он идет на выборы. Я и пошел, чтобы заниматься этой работой – выборами Ельцина, выборами президента. Я понимал, что надо выбирать Бориса Николаевича. Ну а как? Как по-другому? Я – на государственном телевидении, и должен принять эти правила игры. И уже потом мне рассказали другие люди, включая Березовского, включая Чубайса, что Коржаков и Сосковец звали меня в расчете на то, что я выборы как раз не проведу. Понимаете? В то же время была идея не проводить выборы.

— Была. Это была их идея, действительно.

— Да, и именно поэтому они меня позвали. Они рассудили, что Попцов на это не пойдет. Ну, потому что он такой известный демократ и политик чистый, и у него есть своя позиция на эту тему. А я могу пойти – хитрый, опытный. Так они считали, считали, что буду обеспечивать процесс отсутствия выборов, отмены выборов, установления военной диктатуры или чего они там себе еще напридумывали. Не знаю точно, но мне, в общем-то, и не важно было никогда выяснить, какой конкретно механизм они предусматривали, но механизм, конечно, был бы очень неприятный. Жесткий. И абсолютно недемократичный, неконституционный. Это была их ошибка. Я никогда бы на это не пошел.

Ну, и вот с этим обременением – моральным, психологическим, политическим, я пришел на эту должность. Я там был меньше года, а уже в начале 97-го ушел. И это был самый тяжелый период в моей биографии.

Поначалу было два предвыборных штаба: один, в котором был Сосковец, и второй, в котором был Чубайс, и поначалу я ходил на заседания обоих штабов. Потом второй штаб прекратил свое существование, и кончилось все, как вы помните, «коробкой из-под ксерокса» , после которой уже Коржаков перестал быть значимой политической фигурой и Сосковец сдулся.

И в конце-концов, всем стал руководить штаб Чубайса, и я ходил в этот штаб Чубайса. Отдельная песня! Все осложнялось тем, что я не выполнял задачу так, как хотелось уже этому штабу. Будучи, конечно, уже человеком без особых иллюзий, я слышал такие вещи, от которых у меня просто волосы вставали дыбом. Ну, например. Один из членов штаба говорит, что нам нужны деньги, и вопрос, на кого их тратить – на пенсионеров или на концерты «Голосуй или проиграешь». И то, и то не получается, нет столько денег. Встает руководитель штаба и говорит, что надо дать деньги на концерты, на эту акцию, потому что пенсионеры – уже отжившее поколение, от него ничего не будет зависеть в будущем. Поэтому, чем раньше они вымрут, и так и сказал, тем лучше будет для будущего России, очистится как бы общество от этой уходящей натуры.

— Чубайс?

— Не хочу называть фамилии. Руководитель штаба. Без фамилии. Кому надо, тот поймет.

Другая история была, когда речь шла о золотом запасе, а он был маленький, и шла речь о том, использовать его или держать. Ну, [Виктор] Геращенко, по-моему, говорил, что не надо его весь использовать, надо подержать, чтобы какие-то резервы у страны были, на всякий случай. Тут встает, другой член штаба: а вы помните, что говорил Ленин в Цюрихе о золотом запасе России? Он, напомню, сказал: «Господа, мы через месяц или будем болтаться на фонарях, или будем править государством». Поэтому ну о каком золотом запасе, о какой там вообще морали и нравственности вы говорите?

Я оба раза в ответ на это выскакивал, что-то запальчиво говорил, и после чего меня перестали приглашать на эти заседания. Получилась такая странная ситуация, когда НТВ приходит, первый канал приходит, все приходят, а Сагалаева нет. Может, кстати, кто-то ходил вместо меня? Даже не помню.

— Правильно ли я понимаю, что именно с этих пор возобновились еженедельные летучки в Кремле, которые после этого и не прекращались?

— Нет, это были не летучки, это были заседания штаба, закрытые, конечно. Другие избирательные штабы тоже проводили такие заседания. Так что я бы не связал это с кремлевскими летучками, другая природа мероприятий.

— На этих заседаниях всегда были руководители каналов?

— Не только. Были советники, был председатель Центробанка, серьезные люди всякие, не только телевидение, а на летучках – только телевидение, пресса. Обсуждались вопросы организации предвыборной кампании.

— Для нашего с вами разговора о СМИ, о роли СМИ все-таки важно понять, руководители СМИ были только в штабе Ельцина? То есть только на одной из сторон?

— Ну, конечно, да. Может быть, Александр Проханов или кто-то от «Советской России» ходил на заседания штаба Зюганова. В штаб Святослава Федорова ходили другие люди, представители других СМИ (я знаю, потому что с Федоровым очень дружил), а те СМИ, которые были за Ельцина, конечно, приходили туда, и руководители основных СМИ были всегда, то есть всегда была ВГТРК, было всегда ОРТ, был всегда НТВ. А сам Малашенко был уже не как представитель НТВ, а как один из руководителей предвыборной кампании. (Во время президентской кампании 1996 года Игорь Малашенко официально был сотрудником штаба Ельцина и одновременно — генеральным директором НТВ. ) И там рассматривались вопросы, не только связанные со СМИ, но и с общей политикой.

Так вот, я остановился на том, что меня перестали туда приглашать. Это – первое, что стало затруднять мою работу, ставило меня в какую-то странную позицию. С одной стороны, я руковожу ВГТРК, с другой – не участвую в принятии ключевых решений. Но они боялись, что я могу вынести на публику какие-то такие вещи, о которых я сейчас вам рассказываю, и во время выборов убрать меня не могли. Но, конечно, я это не выносил никуда, не считал себя в праве это выносить.

— И за все двадцать лет не делали этого?

— Нет. А второе, что их не устраивало в моей работе, — то, что я все-таки пытался как-то сохранять лицо, и давать в эфире и Зюганова, и Федорова, и других кандидатов, давал им возможность выступать, что категорически не укладывалось в уговор Кремля и администрации президента. Мне пытались звонить, воспитывать меня, говорить со мной достаточно жестко, а я достаточно жестко отвечал, что мы не имеем права предавать Конституцию. Потом я уже обозлился и стал демонстративно давать им всем времени сопоставимо с Борисом Николаевичем.

Словом, общая атмосфера тогда была очень тяжелой. При этом меня не принимали ряд руководителей в ВГТРК, которые считали себя людьми Попцова. Я понимал, что они имеют право быть людьми Попцова или людьми [Анатолия] Лысенко, который тогда был генеральным директором компании, и от него многое зависело. В итоге в компании появилось два центра власти, чего я не терпел, конечно, как очень авторитарный руководитель.

— Восточный.

— Да. И возникали с ним какие-то проблемы, хотя мы с Лысенко – старые друзья, со времен еще «Молодежки» (молодежной редакции Центрального телевидения ). А моих людей там практически не было, начиная от секретарши Кати, которая работала у Попцова и которую я оставил. Хотя, конечно, понимал, что все утекает через нее, включая мои алкогольные дела. Тогда по вечерам, в 10-11 вечера я оставался или в одиночестве, или вдвоем с кем-то, и выпивал. Было очень трудно все это переживать.

Кстати, с алкоголем связана еще одна история. Во время выборов меня не могли убрать – был бы скандал, причем, — в международном масштабе. Я был известен, был сопредседателем комиссии Картера-Сагалаева (Международная комиссия по политике радио и телевидения, «Комиссия Картера – Сагалаева», существовала с 1990 по 1997 годы ).

— Да-да.

— Конечно, смешно звучит, тем не менее такая комиссия существовала: бывший президент США – с одной стороны и какой-то Сагалаев – с другой. Мы встречались с разными людьми – с Собчаком, с Назарбаевым, ездили по всему Советскому Союзу. Словом, меня терпели до конца выборов.

А потом начали потихонечку выживать. И одна из таких смешных ситуаций была, когда я поехал в Лондон. Общался с председателем совета директоров «Би-Би-Си», и он пошутил: «А, Сагалаев! Ты представляешь страну проигравшего социализма». А я ему отвечаю: «А вы представляете страну победившего гомосексуализма». Это был, конечно, хамский ответ, но меня покоробила его интонация, мог бы и по-другому определить нашу страну. А вечерами мы, конечно, выпивали…

И вот я вернулся из Лондона, и меня приглашает к себе Чубайс, говорит: «Эдуард Михайлович, вот тут на вас поступила бумага». Форменный донос! Написал один из сотрудников нашей компании, который всегда был рядом, и живописал там и мои фразы, и какие-то шашни с зеленоглазой ирландкой. Словом, вел я себя несолидно. Мне Чубайс говорит: «Вот такое письмо пришло». «Вы, что всерьез что ли? – говорю ему. — У нас такой разговор всерьез?» Он мне: «Ну, а как же?! Борис Николаевич очень откликается на тему алкоголя». А тогда Борис Николаевич как раз полностью отключился, вообще не приходил на работу. И я ему на голубом глазу отвечаю: «Анатолий Борисович, пусть он мне сам тогда об этом скажет». И он засмеялся, понял, что тот не сможет мне ничего сказать внятно на эту тему. Я вернулся на работу.

А потом они нашли один простой очень способ со мной расстаться – перестали финансировать компанию. Компания и сейчас финансируется государством, и тогда финансировалась государством – на 90%, а 10% были рекламные. Мне просто стало нечем платить людям зарплату, а это – несколько тысяч человек. Я понимал, что, как только уйду, кран откроется. Я написал письмо Ельцину, а отдал его Чубайсу, и все описал. Встал вопрос: или я, или зарплаты коллективу.

— Эдуард Михайлович, простите, это, наверное, очень неприятный эпизод, чтобы его вспоминать, но обойти его мы не можем. Было письмо сотрудников ВГТРК, которое опубликовала тогда «Новая газета», потом были долгие разбирательства между вами и ими, и со Счетной палатой. Сейчас, 20 лет спустя вы можете рассказать, что это было?

— Могу сказать, конечно. Я создавал условия для работы сотрудников и переходил рамки, установленные для бюджетной организации. Мои замы в Кремль прежде ездили на «Москвичах» и «Жигулях», а все остальные, кто приезжал туда, – коммерческие компании: первый канал, НТВ, другие, – приезжали на роскошных лимузинах, «Мерседесах», BMW… И я купил пять «бээмвешек» своим заместителям. Сам не ездил на служебной машине, у меня своя была. Это – один из примеров. Другие примеры касались просто нецелевого расходования средств, которое тоже было направлено на благополучие моих людей. Я давал деньги на квартиры, давал кредиты, помогал матерям-одиночкам и так далее. И этим воспользовались ряд сотрудников нашего коллектива и написали такое обращение. Я знаю, кто именно, а подписали его именами солидных людей, всего – человек девять. И, конечно, Лысенко не мог не знать об этом письме, но он сделал вид, что для него это открытие. Я понимал, что, по сути, я прав, что обвинения лично меня в коррупции и в чем-то недостойном – совершенно беспочвенны. И я тогда обратился…

— Которая была очень авторитетной. Пришла комиссия, все проверяли. Я хотел и в суд подать, но мне отсоветовали. Говорили, что, если подам, то это может кончиться плохо для тех, кто сгоряча письмо подписал, потому что за клевету им могут даже срок дать. Ну ладно, давайте тогда через палату.

Палата разбиралась в этом объективно, и она пришла к выводу, что это письмо в общем, если не клевета, то – близко к ней. Потому что все оказалось в рамках допустимого, и если в какой-то графе был какой-то перебор, то по другой графе была экономия, а мое личное пользование транспортом и какими-то другими возможностями было на нуле. После того, как решение было принято, я никого не тронул, все остались на своих местах. И зла ни на кого из них не держу. Я руководил большими, сложными, разными коллективами, но никогда не было, чтобы кто-то меня заподозрил в какой-то финансовой нечистоплотности. В этом смысле я человек очень щепетильный. Я знаю, что совесть моя чиста, поэтому даже с юмором сейчас вспоминаю ту ситуацию.

Президент Борис Ельцин — на церемонии награждения сотрудников ВГТРК в 1996 году, в честь пятилетия компании. Фото: ИТАР-ТАСС/ Александр Чумичев.

— У меня про выборы 1996 года еще есть вопрос. Михаил Ходорковский дал интервью Дудю …

— Я его смотрел.

— И из него вытекает мысль, что тогда было только две возможности – либо полной отмены выборов, либо недемократичных выборов, но под видом выборов. Никаких иных путей не существовало. Вы согласны с такой оценкой?

— Согласен, но только у меня есть вопрос, на который я не знаю ответа. А вопрос очень важный, интересный. Вот все-таки кто выиграл эти выборы? Зюганов или Ельцин? Я вполне допускаю, что это мог быть Ельцин. Хотя процедура, да, не была демократичной, она была только по виду демократичной. Газеты выпускались чумовыми тиражами а-ля «Смерть коммунистам!»

— «Не дай бог!»

— Да, это все понятно, но все же было бы еще хуже, если бы выборы были подтасованы. А есть ведь и такая версия. Что на самом деле выиграл Зюганов.

— И вы допускаете, что так и было?

— Да, такие версии были. Конечно, они были подтасованы. Но в какой мере? Одно дело, когда – 2-3%, другое – если больше. Если бы Ельцин опережал Зюганова хотя бы на 5%, то тогда подтасовки были бы не нужны. И это вопрос для меня: как считали?

— Все-таки важно еще, мне кажется, что в то время такого сильного контроля Кремля над регионами не было, и были целые «красные пояса». И мне тоже интересно, как было на самом деле, но, боюсь, мы никогда не узнаем.

— Ну, да. Да. Думаю, что всю правду мы никогда не узнаем. Но хотя бы часть правды мы можем узнать.

— Помните, Медведев в 2012 году на встрече с оппозицией сказал, что в 1996 году выиграл не Ельцин ?

— А это президент России все-таки.

— Я думаю, в этом случае был просто реверанс Зюганову.

— И еще про те выборы. Вы признавали публично, что знали про четвертый инфаркт Бориса Ельцина, который случился у него за неделю до второго тура, и были среди тех руководителей СМИ, которые решили об этом своей аудитории не сообщать. Вообще много вас было – кто знал?

— Достаточно много, конечно. Все близкие к Кремлю руководители СМИ знали. Знало «Эхо Москвы». Знала ли «Новая газета»? Не знаю. Знал я, знал Малашенко, знал [генеральный директор ОРТ Сергей] Благоволин. Многие знали, конечно. И опять же, понимаете, — вопрос жизни и смерти… Вот если бы он умер в результате этого инфаркта, то тогда была бы катастрофа политическая, но он остался жив, и – более того, потом еще был вполне трудоспособен, дееспособен в достаточной мере, чтобы руководить страной. У него хватило сил, чтобы назначить такого замечательного преемника.

— Игорь Малашенко публично формулировал это так: «Я предпочитал труп Ельцина живому Зюганову. К сожалению. Но это мой выбор».

— Ну, он, конечно, красочно выразился.

— Ваша мотивация мне интересна, если позволите. Почему вы согласились внутренне с тем, что не нужно говорить людям про инфаркт? Ведь было у Вас внутреннее согласие на это?

— Ну, конечно, нет!

— При этом понятно, что такой ход – совершенно не журналистский. Потому что по-журналистски было бы – рассказать первыми о сенсации. Что двигало людьми, которые не говорили об этом?

— Мной двигала надежда, что он все-таки выживет. Вот честно говорю. Я знал о его ломовом здоровье, его живучести, о его страсти к жизни. Я надеялся, что он выживет, хотя, конечно, понимал, что, если он все-таки умрет, то Зюганов все равно не будет президентом. Что-нибудь придумают еще, объявят новые выборы. А что имел в виду Малашенко, я не берусь судить, хотя понимаю его фигуру речи. Зюганов для него был абсолютно неприемлемым. Ну, впрочем, и для меня.

— Можно вас спросить, все-таки сейчас, спустя годы, как вы оцениваете это решение? Решение не говорить людям, которые идут избирать президента, о состоянии его здоровья, то есть когда главный кандидат – чуть ли не при смерти?

— Я бы сейчас сказал. Несмотря ни на что. Я много размышлял об этой ситуации и пришел к выводу, что это было нечестно и неправильно по отношению к народу. Именно к народу. А как бы вышли из положения, если бы Ельцин умер, и народ узнал? Сейчас трудно судить. Но, с другой стороны, ведь в конце концов было интервью Лесина с ним?

— Да! Но это было уже 5-ого сентября, уже после инаугурации, которая была 9 августа, уже тогда, когда ничто власти не угрожало, а мы говорим о начале июля.

— Да. Но все-таки сказали об этом, понимаете?

— Уже невозможно было скрывать – должен был Гельмут Коль приехать.

— Я это все понимаю, но при всем при этом большая политика – это большая ложь. И, хотя такая большая ложь, конечно, с моей точки зрения неприемлема, тогда я был солидарен с Малашенко и с другими. Это было для меня мучительно, это было непростое решение, но я понимал, что не могу встать и сказать об этом. Я бы чувствовал себя предателем.

— Это самая большая ложь, которую вы видели?

— Да нет, почему? Я видел много лжи, хотя я как-то пытался ей противостоять и говорить правду. Но это – самая большая ложь, в которой я косвенно принял участие, если говорить о политике, а не о каких-то личных моментах.

— А вы не думаете, что угроза коммунистическая была искусственно создана? Или она действительно была такой серьезной?

— Легко говорить, когда уже проехали. Тогда она была реальной. Конечно, мы понимали, что Зюганов – это не Сталин, не Хрущев, не Брежнев и не Андропов, но дело не в Зюганове, а в том, кто был вокруг него. А вокруг были люди гораздо более жесткие, настроенные более решительно – [Валентин] Воротников, [Олег] Шенин, партийные бонзы еще с прошлых времен, которым не удалось завершить ГКЧП. И Зюганов, стань он президентом, не смог бы избавиться от них, от их влияния, они ведь, собственно, его и привели к этой должности. Мы понимали, что первое время он может что-то из себя изображать, а потом начнет отматывать назад. Ведь вопрос здесь в чем? Даже не в личности Зюганова, а в том, возможно ли было бы в 2000 году провести выборы с другими кандидатами. В одно время было модно так рассуждать: а что такого? Побыл бы четыре года Зюганов президентом, народ бы увидел, что это нехорошо, и выбрал бы другого. По закону пережили бы эту ситуацию и уже навсегда отказались бы от этой коммунистической идеи, которая была бы уже дважды скомпрометирована – в 1991-м и неудавшимся президентством Зюганова… Но я-то уверен, что не было бы никаких выборов в 2000 году. Или были бы, но с тем же Зюгановым, что они быстро взяли бы под себя и средства массовой информации, и ФСБ, и все-все, и, может, строили бы такой социализм с рыночными элементами, и был бы Китай. Причем хуже, чем Китай. Но при этом я давал ему времени больше, чем это делали другие каналы, намного больше. Я был, понимаете, не сторонником выигрыша «10:0», а сторонником «10:9». Я был уверен, что мы все равно победим. В результате я сейчас сомневаюсь, что «подкрутили». На мой взгляд, сработала все-таки эта вся машина.

— Пропагандистская кампания сработала?

— Да. Пропагандистская кампания и некоторые политические ходы.

— Ну да. Официально войну с Чечней прекратили в это время.

— Да. Конечно. И Лебедь был очень серьезным аргументом в пользу Ельцина.

— Дали должность главы Совбеза и в октябре уже уволили.

— Ну, да. А зачем он нужен? В Красноярск отправили.

— Получается, что внутри Кремля в тот момент было две группировки: Коржакова и Чубайса, и у вас как у руководителя государственного СМИ были проблемы с обеими?

— Да. При всей своей компромиссности и конформизме я очень хотел гулять сам по себе. И никого из руководства это никогда не устраивало. Это не устраивало Гостелерадио СССР, и я ушел из программы «Время».

— Вы говорили как-то в интервью, что по просьбе Коржакова взяли заместителем Мельника, человека из спецслужб.

— Действительно я взял Мельника по его просьбе, но для меня это не было каким-то таким тяжелым решением. Мельник закончил Ленинградский журфак, работал в «Комсомольской Правде», в ТАСС. И был при этом хорошим экономистом, коммерсантом, разбирался в рекламе. Ну, попросил Коржаков, и я взял Мельника. И он занимался как раз финансами, рекламой.

Я не думаю, кстати, что он был связан со спецслужбами, то есть связь была, но – специфической. Он был хозяином ресторана, очень популярного в Москве, очень своеобразного. С девками. Фактически это был ночной клуб, со всеми вытекающими последствиями для ресторана начала-середины 90-х. Прекрасные были девочки, первый сорт. Жена моя сейчас меня услышала, бросила в меня стаканом… Значит так, это не для меня были девочки, они были – для КГБшников. Да, тогда выносила жизнь таких людей, энергичных, талантливых, образованных, грамотных, в том числе и в таких причудливых формах. А поскольку таким рестораном, куда можно пойти, не опасаясь, что тебя засветят, запишут, могло руководить как бы доверенное лицо, то он вряд ли бы стучал на меня. Не того склада человек.

— То есть его прислали к вам не для того, чтобы за вами следить?

— Сто процентов – нет. Там за мной было кому следить. И без Мельника, еще традиция первых отделов была жива. Был у нас специальный человек из КГБ, куратор. Я его знал хорошо. Тоже иногда выпивали вместе.

— Он работал в штате канала?

— Нет, был прикомандирован. Зарплату получал там.

— А на канале какая-то должность была?

— Была какая-то условная.

— Но вот Егор Яковлев, когда пришел на телевидение в 1991 году – это было одним из первых порывов – убрать таких людей. Это обсуждалось… Все-таки почему не произошла люстрация на телевидении? Потому что слишком много людей было завязано на «контору»?

— Мне даже трудно ответить на этот вопрос. Потому что Главлит, например, так называемый, ушел с телевидения еще при мне, я тогда работал в программе «Время». И пришел при мне обратно. Главлит – это подразделение КГБ. Военные цензоры тоже имели место, но они не вмешивались в политику, а эти реально вмешивались, хотя официально это уже называлось Комитетом по охране государственных тайн в печати. А государственной тайной могло быть все, что угодно, включая болезнь генсека или снижение надоев молока. Все было гостайной. А вот цензор ушел незадолго до того, как я пришел в программу «Время», в 88-м году.

А в 90-м году я как-то пришел на работу и увидел, что на кабинете, который был опечатан прежде, сорвана печать. Я заглянул туда и увидел незнакомое лицо, а он торжествующе, ехидно так сказал: «Эдуард Михайлович, теперь вы не будете подписывать эфирные папки один». А на эфирной папке были раньше две подписи: «главный редактор» и «разрешаю», и я уже какое-то время подписывался в обеих графах. А теперь я должен опять только в одной графе, а во второй графе – он. Ну, и я понял, что вернулись старые добрые времена, и вскоре ушел из программы «Время». Тогда начались все эти события: Карабах, Сумгаит, но я уже не дождался Литвы, понимал, что, если подобное где-то произойдет, то мне уже не дадут говорить правду, как я, например, говорил правду о забастовках шахтеров, о митингах в городах, о событиях в Бухаресте, когда Чаушеску снимали. Мы давали прямую трансляцию чуть ли не расстрела… Я ушел, не хотел в этом участвовать. Хотя Татьяна Миткова тогда отказалась зачитывать официальную версию в программе ТСН, чтобы не говорить неправду.

Но КГБшники при этом как были, так и оставались так называемыми кураторами все это время. Полковник К. у нас такой был, Александр Владимирович, и все знали, кто он. Он старался иметь массу контактов с самыми разными людьми, и с творческими, и с нетворческими, дружеские отношения поддерживал. А вот какие отчеты писал, не знаю. И даже неинтересно, писал ли он про меня…

Я бы еще хотел несколько слов сказать про свою работу в ВГТРК. Я тут рассказывал всякие стремные вещи, но ведь создавали очень интересный контент. И был Саша Акопов, который занимался утренним и дневным эфиром, который просто поднял рейтинг этого отрезка. Был Игорь Угольников, который делал тогда вот впервые late night show. Юрий Грымов сделал такие потрясающие заставки, художественные картины русской классики, где боярыня Морозова вдруг оживала, например. И это был такой очень дорогостоящий проект, но он себя оправдал.

У меня было два первых зама: Мельник и Кирилл Легат, и Легат занимался только продакшн. И мы много чего вместе напридумывали. И, в основном-то, я занимался контентом. Хотя были, конечно, ошибки, в том числе и кадровые. Вот со Светой Сорокиной у меня были очень интересные отношения. Она вела «Вести», и мне не все, что она там говорила, нравилось, просто в бешенстве я был иногда от того, что она себе позволяла. Я ее вызвал к себе как-то, мы обсуждали ее очередную, в прямом эфире высказанную, мысль, которую, с моей точки зрения, просто нельзя было допустить. Она сказала: «Ну, тогда я уйду», а я ей ответил: «Свет, ну уйдешь. В первую неделю народ побузит, а через месяц-другой тебя никто и не вспомнит». И Света сейчас часто вспоминает эту фразу, Ира Петровская недавно напомнила. Да, действительно я ей так сказал, но потом она предложила мне сделать совместную с ней программу, «Открытые новости», и это была интересная история. Делали эту программу, используя телемосты с какой-нибудь точкой, например, с женами военных летчиков, которые не получали зарплату по полгода-год. Можете себе представить, как они вообще себя чувствовали? Были и другие не менее острые программы… (Светлана Сорокина ушла из ВГТРК при следующем председателе — Николае Сванидзе, и стала одной из самых ярких звезд НТВ. )

— Скажите, а что вы думаете о роли журналистики у нас? Она ведь – гипертрофированная, по сравнению с другими странами, как мне кажется. Наверное, из-за отсутствия вообще каких-либо институтов, журналистика играет роли, которые вообще ей не свойственны?

— Конечно, это наша беда, что у нас нет никаких институтов. Нет независимого суда, нет независимой прокуратуры, Госдумы, которая бы была независимой. У нас и в России, и в Советском Союзе традиционно роль журналистов очень велика. Анатолий Аграновский мог написать очерк, в результате которого в стране многое менялось. Начиная с 60-х годов журналистика стала играть большую роль, когда Алексей Аджубей пришел в «Известия», а потом это только нарастало. Конечно, пик был во время перестройки, ну, или – до 96-го года. Мы действительно считали себя властителями дум, могли тогда очень серьезно, реально влиять… Понимали, что от нас очень многое зависит, поэтому и выходили на первый план. Но кто-то во вред обществу это использовал, а кто-то на пользу.

Да, безусловно, у нас журналистика была такая. Была. Сейчас же она… Другая сейчас журналистика. Еще вопросы?

СССР →
Россия Россия К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Эдуа́рд Миха́йлович Сагала́ев (род. 3 октября , Самарканд) - крупный деятель советского и современного российского телевидения, журналист, президент Национальной ассоциации телерадиовещателей, один из основателей ТВ-6 , член Академии российского телевидения . Лауреат Государственной премии СССР ().

Награды и премии

Биография

• Окончил филологический факультет Самаркандского университета .
• С 1975 по 1980 годы - заместитель главного редактора программ для молодёжи Центрального телевидения СССР.
• С 1980 по 1984 годы - главный редактор программ для молодёжи Всесоюзного радио.
• С 1984 по 1988 годы - главный редактор программ для молодёжи Центрального телевидения СССР. В книге «Битлы перестройки » рассказано, что именно Сагалаев придумал название культовой программы «Взгляд » .
• С 1988 по 1990 годы - главный редактор информации Центрального телевидения СССР.
• С 1989 по 1991 годы - заместитель председателя Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию.
• В 1990 году - генеральный директор Четвёртой программы Центрального телевидения СССР.
• В 1991 году - Председатель Союза журналистов СССР .
• С 27 августа по 27 декабря 1991 года - первый заместитель председателя и генеральный директор Всесоюзной государственной телевизионной и радиовещательной компании .
• С 27 декабря 1991 года по июль 1992 года - первый заместитель председателя и генеральный директор Российской государственной телевизионной и радиовещательной компании «Останкино» .
• С июля 1992 года по 15 февраля 1996 года - президент Московской независимой вещательной корпорации . С марта 1995 по 1996 год вёл авторскую программу «В мире людей» на телеканале «ТВ-6 » .
• С 15 февраля 1996 года по 10 февраля 1997 года - председатель Всероссийской государственной телевизионной и радиовещательной компании . 3 февраля 1997 года несколько высших менеджеров ВГТРК опубликовали в «Новой газете » открытое письмо под заголовком «ТВ-магазин: продаем программу на завтра», в котором утверждали о финансовой, творческой и кадровой деградации телекомпании, а также обвиняли Сагалаева в том, что он превращает компанию в источник личного обогащения . Вследствие этого 7 февраля 1997 года Сагалаев подал заявление об увольнении по собственному желанию. 10 февраля Борис Ельцин назначил председателем ВГТРК Николая Сванидзе , однако изложенные в письме факты были признаны Судебной палатой по информационным спорам при Президенте Российской Федерации недостоверными .
• С 10 февраля 1997 года по январь 2001 года - президент Московской независимой вещательной корпорации . В 1999 году принадлежавшие Сагалаеву 37,5 % МНВК перешли к Борису Березовскому . В результате предприниматель получил контроль над 75 % акций этой телекомпании.
• В 2009 году - ведущий программы «Мистические путешествия» на «ТНТ » .
• С 2009 года - художественный руководитель телеканала «Психология21 », ведущий программы «Мудрость идиота, или Энциклопедия ошибок Эдуарда Сагалаева».

См. также

Напишите отзыв о статье "Сагалаев, Эдуард Михайлович"

Примечания

5. . Труд (10 июля 2008).
7. Статья ТАСС-Телеком «Союз журналистов России на своем десятом съезде обсудит актуальные проблемы медиа-рынка и примет программу действий до 2018 года» на сайте Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям : «Поворотным моментом стал 1991 год когда делегаты съезда Союза журналистов РСФСР „прокатили“ рекомендованную ЦК КПСС кандидатуру, избрав председателем Эдуарда Сагалаева» .
8. . 7 дней .
9. . Коммерсантъ (7 февраля 1997).
10. Гураускайте, Юрате . , Коммерсантъ, № 8 (11 февраля 1997), стр. 1. Проверено 2 января 2015.
11. . Судебная палата по информационным спорам при Президенте Российской Федерации . Сайт «Интернет и Право» (20 февраля 1997). - Информационные материалы. Проверено 21 августа 2016.
12. . Коммерсантъ (26 марта 1998).
13. . Правда.ру (3 июня 1999).
14. . Профиль (18 февраля 2002).
15. . Вокруг ТВ (7 сентября 2009).

Ссылки

• - статья в Лентапедии . 2012 год.

Отрывок, характеризующий Сагалаев, Эдуард Михайлович

Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.

Эдуард Михайлович Сагалаев родился в Самарканде. Родственники (по матери) родом из Саратовской губернии, есть там деревня Кленовые Вершины, где столетиями жили Сагалаевы (в советское время были раскулачены и сосланы в Среднюю Азию). Мама была врачом. Эдуард Михайлович носит фамилию матери, потому что родители много лет прожили вместе, но так и не расписались. Отец был атеистом и коммунистом, прошел всю войну, вернулся с орденами и ранениями. Когда Эдуард Михайлович родился, мама крестила его и назвала Владимиром. Отец же хотел, чтобы сын был Эдуардом.
В детстве мечтал стать или библиотекарем или моряком. Недолго учился в музыкальной школе по классу скрипки, в юности увлекался народным драматическим театром. На сцене его заметили и пригласили на роль диктора самаркандского радио.
В 1967 году окончил филологический факультет Самаркандского государственного университета им. Алишера Навои. Будучи студентом университета, параллельно с учебой работал на радио, затем в газете.
С 1967 по 1969 годы – диктор, старший редактор Комитета по радиовещанию и телевидению при Самаркандском облисполкоме.
В 1969‑1972 гг. был литературным сотрудником отдела партийной жизни, заместителем ответственного секретаря самаркандской газеты «Ленинский путь».
В 1972 году переехал в Ташкент, где был сначала корреспондентом, а потом ответственным секретарем газеты «Комсомолец Узбекистана».
В 1973 году молодой и перспективный журналист переехал (по рекомендации) в

Эдуард Сагалаев - один из родоначальников советского и российского телевидения, президент Национальной ассоциации радиовещателей, профессор, доктор политических наук, основатель телеканала ТВ-6... Список заслуг этого публичного деятеля можно перечислять бесконечно, но обо всем по порядку.

Эдуард Сагалаев - кто он?

В России и даже в странах бывшего СССР едва ли найдутся люди, не знающие о том, кто такой Эдуард Сагалаев. Биография этого человека пестрит заслугами в области журналистики, а позднее - телевидения и науки.

Но мало кто знает, что у Эдуарда Михайловича два имени и прозвище, как у кота.

Детство и юность

В городе Самарканде Узбекской ССР родился будущий журналист Эдуард Сагалаев. Дата рождения - третьего октября 1946 года. В детстве он был заурядным мальчишкой-сорванцом, который не хотел учиться музыке и любил гулять с ребятами во дворе.

Начало карьеры пришлось на годы учебы в Самаркандском государственном университете, где он был студентом филологического факультета. Во время учебы молодой человек играл в городском драматическом театре, а также работал диктором на радио, когда поступил на третий курс.

Первые успехи

По окончании университета в 1967 году Сагалаев назначается на должность главного редактора Комитета по телевидению и радиовещанию при облисполкоме Самарканда. Двумя годами позже он начинает работать в газете "Ленинский путь", в отделе партийной жизни.

Благодаря хорошим характеристикам: член партии, молодой, женатый, журналисту предложили место в ташкенсткой газете "Комсомолец Узбекистана" в качестве ответственного секретаря. Но долго он там не задержался - работа на этой должности продлилась с 1972 по 1973 год.

Затем Эдуард Сагалаев был приглашен в Москву, в сектор печати ЦК комсомола. По его словам, все складывалось в таком положительном ключе совершенно случайно: просто получалось оказываться в нужное время в нужном месте. А тем временем молодой человек стремительно поднимался вверх по карьерной лестнице.

Начало карьеры на телевидении

Окончив Академию общественных наук, в 1975 году Эдуард Михайлович становится заместителем главного редактора в молодежной редакции телевидения. Это назначение было удивительным как и для самого Сагалаева, так и для его сослуживцев - он был всего год в Москве, и такие карьерные взлеты были поразительными. Но журналист объясняет это просто: он "горел" работой, даже по коридорам здания не ходил, а бегал, так много ему хотелось сделать и успеть.

Через пять лет он начинает работать на радиостанции "Юность" на должности главного редактора, а еще через четыре - главным редактором в молодежной редакции Гостелерадио. Сагалаев выступает одним из создателей популярных в то время телепрограмм "Взгляд", "Двенадцатый этаж" и других.

Именно в это время Эдуард Михайлович получает от своих коллег прозвище Усатый-полосатый. За то, что любил по молодости одеваться ярко и броско, и пришел на работу в редакцию в костюме в черную и оранжевую полоски, похожем на узбекский халат. Как позднее вспоминает журналист со смехом, со вкусом у него тогда было "не очень". Он был самым молодым сотрудником редакции, но при этом одним из самых талантливых.

Карьера в эпоху перестройки

В 88-90 годах Сагалаев работает главным редактором в отделе информации и заместителем председателя Гостелерадио СССР. А также возглавляет редакцию телепередачи "Время", которая выпускалась этой компанией, и ведет программу "Семь дней".

Последняя передача в итоге была закрыта из-за обвинения в необъективном отражении реальности. В этот момент Эдуард Михайлович решает уйти и с остальных занимаемых должностей - просто пишет заявление об уходе в никуда.

Позднее, в 90-91-е годы, он становится руководителем Союза журналистов СССР, а также генеральным директором канала ТВ-6. Назначение на первый пост было неожиданным для Сагалаева: на эту должность по традиции назначались главные редакторы партийной газеты "Правда".

В эти же годы Эдуард Сагалаев становится сначала одним из основателей Международной конфедерации журналистских союзов, а затем и ее президентом. Параллельно с этим он ведет деятельность народного депутата СССР, о чем позднее вспоминает с ужасом и не понимает, для чего это ему было нужно.

какие возможности открыло это время для Сагалаева

В 90-97-е годы он становится председателем Международной комиссии по политике телевидения и радио совместно с экс-президентом США Цель этой организации - накопление и обобщение информации о ведении теле- и радиобизнеса.

В августе 1991-го Эдуард Михайлович назначается заместителем председателя Всесоюзной радиокомпании, а чуть позже, в январе следующего года, генеральным директором "Останкино". Но через полгода он покидает этот ответственный пост по собственному желанию из-за различных точек зрения с действующими властями на то, каким должно быть телевидение.

В этот же год Сагалаев основал Московскую независимую вещательную корпорацию (сокращенно МНВК) и состоял в числе ее акционеров - вместе с такими крупными компаниями, как "Лукойл", "ЛогоВАЗ" и Объединенный банк.

В 1993 году Эдуард Сагалаев, фото которого представлено ниже, становится президентом канала ТВ-6 и главой совета директоров. Кроме того, он не просто руководил МНВК, но позднее еще и выступил в роли телеведущего программы "В мире людей", которая транслировалась на телеканале с 1995 года.

В том же 1993-м Эдуард Михайлович состоял в рабочей группе Министерства печати и информации РФ по разработке государственной политики СМИ. А через три года он предложил создать Национальную Ассоциацию Телерадиовещателей, которая объединила более 300 российских телерадиокомпаний. Сагалаев стал во главе организации и продолжает сохранять этот пост. В это же время его избирают членом Академии российского телевидения.

Постепенный уход с телеэкранов

В 1996 году Эдуард Сагалаев уходит с ТВ-6 и становится руководителем Всероссийской государственной телерадиокомпании. Но, как позднее он вспоминает, его утвердили на эту должность только для того, чтобы сместить его предшественника Олега Попцова на время выборов. При этом все были уверены, что Эдуард Михайлович не внесет "революционных настроений" в коллектив. Так и случилось, и уже через год этот пост занял Николай Сванидзе, а Сагалаев возвращается на ТВ-6.

Летом 1999 года публичный деятель Эдуард Сагалаев становится зампредседателя совета директоров телеканала ОРТ, но находится на этой должности недолго - до 2000-го. В 2001-м он подает в отставку и с поста президента ТВ-6, после чего в скором времени телеканал объявляют банкротом.

В этом же году журналист выступает основателем некоммерческого "Фонда Эдуарда Сагалаева", который был создан для усовершенствования телерадиовещания, интернет-технологий и электронных СМИ. Эта организация должна была следовать научным, культурным, социальным и другим полезным для общества целям.

В 2006 году Эдуард Михайлович ненадолго возвращается в политическую сферу - в качестве члена Общественной палаты РФ по указу президента В. В. Путина. В первом составе палаты он был главой подкомиссии по электронным СМИ, но во втором составе его фамилия уже указана не была.

Через три года Сагалаев вновь заявил о себе на телевидении. Эдуард Михайлович вместе с каналом ТНТ выпускал передачу "Мистические путешествия", а также вел программу "Энциклопедия ошибок Эдуарда Сагалаева" на кабельном телеканале "Психология 21".

Отказ от работы на телевидении в прежнем масштабе Сагалаева только радует: он утверждает, это обеспечило ему счастливую старость с возможностью путешествий по разным уголкам планеты. Например, он посетил Ирландию, Гималаи и Бали.

Национальность публичного деятеля

Как рассказывает Эдуард Сагалаев, биография национальность его раньше не отражала, так как его отец был евреем, а упоминание об этом могло помешать двигаться по карьерной лестнице. Впоследствии журналисту было стыдно за то, что приходилось скрывать такие факты, и он даже отправился на Украину, чтобы найти родственников отца.

Эдуард Михайлович говорил о том, что всегда считал себя русским - его предки родом из деревни в Саратовской области, откуда были высланы в Самарканд при большевиках. Журналист ездил к родным местам вместе с который снимал передачу о раскулаченных семьях. Правда, деревня, из которой были родом предки Сагалаева, исчезла. От нее не осталось ничего, кроме заброшенных могил.

Вероисповедание Эдуарда Сагалаева

Эдуард Михайлович исповедует православное христианство. Он был крещен еще в детстве, и имя ему при этом дали Владимир. Но так как отец журналиста - атеист, он решил назвать сына Эдуардом.

Позднее Сагалаев рассказывал, как спросил о таком феномене двух имен у православного батюшки. Тот ответил, что это очень хорошо для человека, ведь если кто-то хочет его проклясть, то назовет имя Эдуард, а беда пройдет мимо - ведь на самом деле он Владимир.

Всю жизнь Эдуард Михайлович думал о том, какой веры ему следует придерживаться, интересовался суфизмом, исламом, буддизмом. Но в итоге решил, что если мать решила крестить его, на то была воля Божья. И пришел сердцем к православной вере.

Увлечения и достижения

О себе этот удивительный человек говорит, что он прежде всего филолог. Потому и интересы у него соответствующие: поэзия Есенина, Пушкина, Пастернака. На эти темы он может вести беседы без конца и считает их частью своей души. Кроме того, любит Сагалаев философскую прозу Монтеня, а также современных писателей.

Эдуард Михайлович - СССР за 1978 год, награжден и "За заслуги перед Отечеством" шестой (в 2006 г.) и третьей (в 2011 г.) степеней. Получил специальный приз ТЭФИ в 2002-м, лауреат премий "Менеджер России-2004", "Телегранд-2005".

Кроме того, он - профессор, доктор политических наук, член Международных академий: телевизионных искусств и наук, информатизации. Является соруководителем Совета ассоциаций медийной индустрии.

Семья

Несмотря на широкую известность и медийность такого лица, как Эдуард Сагалаев, личная жизнь его практически не выносится на всеобщее обозрение. Известно, что он давно состоит в браке, от которого родилось двое детей - сын и дочь.

Сын Михаил - кинопродюсер, дочь Юлия - корреспондент. Также в прессе упоминается, что уже трижды стал дедом Эдуард Сагалаев. Семья его пополнилась внуками: Михаилом, Аней и Юлей.