Материалы ХV Междисциплинарной дискуссии: Будущее России, СНГ и евразийской циливизации. Политическая теория евразийства

Движение евразийцев родилось в Софии в 1921 г., когда четверо молодых российских эмигрантов - экономист П.Н.Савицкий, искусствовед П.П. Сувчинский, философ Г.Д. Флоровский, принявший сан священника, лингвист и этнограф Н.С.Трубецкой - выпустили в свет сборник статей «Исход к Востоку», который стал своего рода манифестом движения, претендовавшим на принципиально новый взгляд на русскую и мировую историю.

В 1922 г. вышла вторая книга «На путях. Утверждение евразийцев», а за ней последовали три ежегодных издания под общим названием «Евразийский временник». В 1926 г. евразийцы выпустили систематическое изложение своей концепции «Евразийство», основные положения которой в сжатой и декларативной форме были обнародованы в 1927 г. в книге «Евразийство. Формулировка 1927 г.» В 1931 г. в Париже вышел сборник «Тридцатые годы», в котором подводились итоги десятилетней деятельности движения. Необходимо отметить и то, что с 1925 по 1937 г. увидели свет 12 выпусков «Евразийской хроники».

Эти работы обратили на себя внимание нетрадиционным анализом традиционных для России проблем. В отличие от славянофилов, Данилевского, Леонтьева и других, возлагавших свои надежды на самодержавное государство, евразийцы исходили из признания того факта, что старая Россия потерпела крах и стала достоянием истории. По их мнению, Первая мировая война и русская революция открыли качественно новую эпоху в истории страны, характеризующуюся не только крушением России, но и всеобъемлющим кризисом полностью исчерпавшего свои потенции Запада, который стал началом его разложения. Нет ни прошлого в лице России, ни настоящего в лице Запада, и задача России - вести человечество к сияющим вершинам светлого будущего.

Своим эсхатологическим подходом евразийство в методологическом плане мало чем отличалось от ведущих идейно-политических течений того времени - фашизма и большевизма. Не случайно воззрения евразийцев в ряде аспектов были близки позициям получившего в тот период определенную популярность национал-большевизма, синтезировавшего в себе некоторые важнейшие постулаты как фашизма, так и большевизма.

Не случайно и то, что большинство евразийцев позитивно приняли действия большевиков по сохранению и укреплению территориального единства России. По их твердому убеждению русская революция есть символ не только конца старой, но и рождения новой России. Так, Н.С. Трубецкой в 1922 г. допускал, что советскому правительству и Коммунистическому интернационалу удастся развернуть европейскую революцию, которая будет лишь вариантом российской экспансии, и видел неизбежным следствием такой экспансии взращивание и поддержку «благополучия образцовых» коммунистических государств Европы «потом и кровью русского рабочего и крестьянина». Более того, успех советского руководства в этом деле оценивали как победу евразийской идеи, полагая, что коммунисты последовательно реализуют вековые имперские устремления России. Один из лидеров евразийцев Л. Карсавин настойчиво подчеркивал: «Коммунисты... бессознательные орудия и активные носители хитрого Духа Истории... и то, что они делают, нужно и важно».

Евразийцы отводили особое место именно духовным, в первую очередь религиозным аспектам. В их построениях отчетливо прослеживается стремление увязать русский национализм с пространством. Как подчеркивал Савицкий в книге «Географический обзор России–Евразии», «социально-политическая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт». Поэтому не удивительно, что у них само понятие «Евразия» было призвано обозначать не просто континент или часть его в сугубо географическом понимании, а некую цивилизационно-культурную целостность, построенную на основе синтеза пространственного и социокультурного начал. Согласно этой конструкции, Россия рассматривалась в рамках координат, условно обозначаемых как Восток и Запад.

Суть евразийской идеи сводилась к тому, что Россия, занимающая срединное пространство Азии и Европы, лежащая на стыке двух миров - восточного и западного, представляет особый социокультурный мир, объединяющий оба начала. Обосновывая свою «срединную» позицию, евразийцы писали: «Культура России не есть ни культура европейская, ни одна из азиатских, ни сумма или механическое сочетание из элементов той и других... Ее надо противопоставить культурам Европы и Азии как срединную евразийскую культуру». Поэтому, утверждал Савицкий в своей статье «Географические и геополитические основы евразийства» (1933), «Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться “Срединным государством”. Это, по его мнению, самостоятельная, самодостаточная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, которой принадлежит своя самобытная культура, «равно отличная от европейских и азиатских».

В отличие от тех славянофилов, которые утверждали идеи и ценности панславизма, евразийцы вслед за Леонтьевым делали упор на азиатскую, особенно на туранскую составляющую этого мира, считая Россию преемницей империи Чингисхана. Как писал, например, Трубецкой, «национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом».

Еще четче эту позицию сформулировал Савицкий, по мнению которого субстрат евразийской культурно-цивилизационной целостности составляют арийско-славянская культура, тюркское кочевничество, православная традиция: именно благодаря татаро-монгольскому игу «Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира». Более того, «без татарщины не было бы России», утверждал он в статье «Степь и оседлость». А один из более поздних евразийцев Л. Гумилев, которого В. Ступишин не без оснований назвал блестящим путаником от науки, отождествлял Древнюю Русь с Золотой Ордой, а советскую государственность - с придуманным им самим славяно-тюркским суперэтносом.

Не отбрасывая ряд интересных наблюдений, высказанных евразийцами, вместе с тем нельзя не отметить, что их проекты содержали множество ошибочных положений, которые в современных условиях выглядят анахронизмами. В евразийской идеологии присутствовали отдельные элементы, реализация которых была бы чревата для России добровольной изоляцией. Так, в одном из манифестов евразийства говорилось: «русскую культуру надо противопоставить культурам Европы и Азии как срединную, евразийскую культуру, мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго».

Нельзя принять также убеждение евразийцев в исключительности и особой миссии России в современном мире. Так, представляя Россию–Евразию как возглавляемый Россией особый культурный мир, авторы манифеста подчеркивали, что она, т.е. Россия–Евразия «притязает еще и на то и верит в то, что ей в нашу эпоху принадлежит руководящая и первенствующая роль в ряду человеческих культур». Такая вера, говорилось далее в манифесте, может быть обоснована только религиозно, т.е. на фундаменте православия: исключительность русской культуры, ее особая миссия выводятся из православия, которое есть «высшее единственное по своей полноте и непорочности исповедание христианства. Вне его все - или язычество, или ересь, или раскол». Хотя ценность других христианских вероисповеданий полностью и не отрицались, выдвигалось условие: «существуя пока как русско-греческое и преимущественно греческое, Православие хочет, чтобы весь мир сам из себя стал православным». В противном случае приверженцам других вероисповеданий предрекались разложение и гибель.

Следует отметить, что в большинстве своем русская эмигрантская интеллигенция приняла евразийские идеи довольно прохладно, если не сказать отрицательно. Среди особенно активных критиков евразийства были Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, П.Н. Милюков, Ф.А. Степун, Г.П. Федотов. Представляется вполне естественным, что в 1928 г. наметившийся ранее раскол внутри движения завершился полным размежеванием на парижскую и пражскую группы. Более того, к началу 30-х годов от евразийства отошли самые решительные его сторонники и даже основоположники Н. Трубецкой, Г. Флоровский, Г. Бицилли и др. Показательна в этом плане позиция Флоровского, который в статье с характерным названием «Соблазн евразийства» с горечью констатировал, что «судьба евразийства - история духовной неудачи». По его словам, на поставленные жизнью вопросы евразийцы «ответили призрачным кружевом соблазнительных грез. Грезы всегда соблазнительны и опасны, когда их выдают и принимают за явь. В евразийских грезах малая правда сочетается с великим самообманом... Евразийство не удалось. Вместо пути проложен тупик. Он никуда не ведет».

Примечательным свидетельством раскола евразийского движения стало издание в Париже еженедельной газеты «Евразия» (выходила с ноября 1928 по сентябрь 1929 г.), ориентированной на идейно-политическое сближение с советской властью. Активное участие в издании газеты принимали Л.П.Карсавин, кн. Д.П. Святополк-Мирский, П.П. Сувчинский, С. Я. Эфрон. Ирония истории состоит в том, что заигрывание с большевиками отнюдь не избавило евразийцев от преследований со стороны советских властей. Так, Карсавин, Савицкий и другие были после войны осуждены и долгие годы провели в ГУЛАГе.

В евразийском государстве органы управления не совпадают по личному составу с ведущим отбором. Эти органы комплектуются как из членов ведущего отбора, так и из свободно избранных населением представителей всех интересов страны, к ведущему отбору не обязательно принадлежащих. С этой стороны евразийское государство является государством демотическим . Демотия, с позиции евразийцев, это принцип «соучастия народа в своей собственной судьбе», причем соучастия «не только ныне живущих совершеннолетних 1раждан, принадлежащих к конкретной территории и социальной системе, но и некоего особого существа, народного духа, который складывается из мертвых, живых и еще не рожденных, из общего естественного пути народа как общины сквозь историю» . В го же время демотия для евразийцев это политическая форма деятельности, которая «дает возможность наибольшего проявления индивидуальных и коллективных воль, а также культурного и государственного творчества» . Термин «демотия» евразийцы употребляли, чтобы разфани- чить между собой механицистское и органицисгское понимание демократического принципа .

Характерной особенностью евразийских первоисточников но изучению именно государства является акцентирование в них внимания на тематике идеократии, которая, с позиции евразийцев, является важнейшей составляющей любого государства. Ярким примером особенного внимания евразийцев к идеократии может служить публикация и коллективное обсуждение на страницах «Евразийской хроники» анкет иод названием «Идет ли мир к идеократии?» , авторами которых были Я. Бромберг, А. Шликсвич и др. Мною для изучения идеократии сделали также Л. Карсавин, П. Савицкий, Н. Трубецкой и К. Чхеидзе.

Акцент в учении евразийцев о государстве на идеократии можно найти еще у Л. Карсавина, ведущего философа евразийцев. В середине 1920-х годов он радикально пересмотрел концепцию личности как «отъединенного и замкнутого в себе социального атома» , лежащую в основе этики индивидуализма, противопоставляя ей «понятие личности как живого и органического единства многообразия» , подчеркивая, что человек может состояться как личность, полностью осуществить себя в бытии только в союзе с другими личностями, союзе веры, любви и дела. И исходя из такой трактовки, он представляет собой социальную общность, народ, государство как тоже своего рода личности, но личности особые - симфонические, полагая подлинной основой их бытия г.н. принцип соборности, т.е. принцип философа Н.Ф. Федорова «единства без слияния, различия без розни» , в котором он видел пути к разрешению антиномии индивидуализма и коллективизма . Карсавин отмечал: «не следует ни на одно мгновение забывать, что государственность лишь форма и средство, а не цель... Идея культуры определяет ее государственность; и государство должно быть не демократическим и не аристократическим, ибо не для того существует культура, чтобы хорошо жилось „всем” или „лучшим”, но для того, чтобы возможно более полным образом осуществилась идея культуры. Государство должно быть идеократическим, идеократией» . Как религиозный философ, Л.П. Карсавин в одной из своих фундаментальных работ «Церковь, личность и государство» отмечал, что государство есть «выражение и осуществление, форма единства некоторого народного или многонародного культурного целого. Государство является необходимою формулою личного бытия народа или многонародного целого; однако только вторичную формулою, т.к. первая и истинная личная форма соборного субъекта есть Церковь. Государство отличается от Церкви как самоорганизация грешного мира...» . Кроме того, с позиции Карсавина, «степень эмпирического совершенства государства, бытие его зависит от степени его оцерковления» .

Прежде чем говорить непосредственно об идеократии, необходимо отметить, что евразийцы обсуждали тематику г.н. общего дела, или «философию общего дела» (которую К.А. Чхеидзе разрабатывал на базе идей философа Н.Ф. Федорова) . Данная проблематика имеет прямое отношение к идеократии евразийцев и основывалась на отмеченной нами в предыдущей главе евразийской концепции личности. В различных евразийских первоисточниках понятие общего дела формулируется по разному, но оно неизменно предполагает деятельностный аспект социального бытия соборного субъекта (симфонической личности) - целенаправленную деятельность субъскга социального бытия по осущеегвлению его соборного сознания и соборной воли, а в идеале - симфоническая деятельность симфонической личности . Схемой реализации «общего дела» предусматривалось обязательно наличие высшей «идеи- нравительницы», органично вытекающей из постулатов Православной церкви, симфонического социума в виде определенной культуры в се пространственно-временной реализации, мощного социального института в лице государства, планирующего, координирующего общее дело, одухотворяющего его посредством государственной идеологии, в необходимости которой у евразийцев не было никакого сомнения. Евразийское государство, таким образом, приобретает статус второй по значимости в евразийской идеолосии (после Православной церкви) симфонической личности. Поэтому в евразийской идеологии вопросам государственности (несмотря на более позднюю по сравнению с другими составляющими евразийства разработку) придавалось первостепенное значение .

Говоря о государственном учении евразийцев, необходимо отметить, что представители данного течения категорически отвергали либерально-демократическое государственное устройство не только из-за различия, несхожести культур, но и потому, что они видели серьезные изъяны в самом содержании либерального устройства западных демократий . Л.П. Карсавин писал в связи с этим: «Либерально-демократическая психика определена... верою в имманентную мудрость бессознательного натурального процесса. Все делается само собой, утверждает либерализм, либо склоняясь к мистическому упованию на эту мудрость, либо разочаровываясь и слюняво исповедуя бессилие человеческого разума. Конечно, бессилен разум, если под ним подразумевают „нечто”, которое порождает рационалистические выдумки „марксистов”, коммунистов и демократов. Но ведь мы-то говорим не о гаком „нечто”, а о подлинном разуме. И в „натуральный процесс” входят сознательные усилия и акты человека, так что сам этот процесс, не будучи вполне свободным, не вполне и необходим. Многое делается как бы само собою, очень многое, но далеко не вес... Демократическое государство обречено на вечное колебание между опасностью сильной, но деспотической властью и опасностью совсем не деспотического бессилия. Оно не может преодолеть своего бессилия как путем тирании, и не может спастись от тирании» .

Евразийцы считали, что в демократическом государстве народ сводится к голосующему время от времени и деорганизованному населению, права которого сведены буквально на нет тем, что оно фактически только переизбирает предлагаемых и мало известных ему депутатов. Борющиеся же друг с другом на выборах депутаты собирают за краткую избирательную компанию голоса избирателей исключительно рекламою и заискиванием. Независимо от того, какая избирательная система - мажоритарная, пропорциональная или смешанная - действует в той или иной демократической стране, суть одна и та же. «Голосующему населению» трудно даже приблизительно понять партийные программы и отделить неосуществимые посулы от осуществимого и государственно-полезного. Партийные списки, по которым проходят в парламент «народные избранники», по мнению Л.П. Карсавина и Н.Н. Алексеева, - просто удобный инструмент для ортанизации выборов и решения задачи «внедрения» в законодательный орган «нужных», но зачастую абсолютно неизвестных народу людей .

Учитывая вышеизложенное, необходимо отметить, что именно для характеристики одной из высших в иерархии симфонических личностей - государства - основатели евразийского учения и разрабатывали тематику идеократии. Именно идеократия, с позиции евразийцев, самый перспективный тип социального устройства в мире и в особенности в России- Евразии. В Романо-германской (европейской) цивилизации длительное время господствовали аристократический (военно-аристократический и бюрократически-демократический) и демократический (бюрократическо- демократический) типы общественного устройства. Эта типологизация и определяла среди евразийцев принципы отбора правящего слоя, властных структур . По мере того, как евразийство шло к пониманию религиозной ценности исторической жизни, оно сознательно начинало строить себя как общественную и государственную доктрину. На передний план с течением времени выдвигается вопрос о целях и путях социального делания, которое должно не уводить от Бога, но вести к нему мир, о государстве правды, основанном на «неразрывной связи человека с Богом» . Возможно, отсюда и выросла концепция идеократии .

Евразийцы считали, что идеократическое государство, в отличие от демократического, имеет свою систему убеждений, свою идею- иравительницу, носителем которой является г.н. правящий слой, иод которым Н.С. Трубецкой понимал «совокупность людей, фактически определяющих и направляющих политическую, экономическую, социальную и культурную жизнь общественного и государственного целого » («ведущий слой», «ведущий отбор», у разных евразийцев эти понятия употребляются в качестве синонимов). Идеократическое государство «должно непременно само активно организовывать все стороны жизни и руководить ими» . «Власть права» нуждается в реальных исполнителях, без которых она остается мертвой. Чтобы властвовало «право», нужно наличие людей, диктующих правовые веления другим людям . У евразийцев эго представители правящего слоя (отбора). Истоки концепции правящего отбора Алексеев усматривал у Платона, «для которого вопрос сознательной организации правящего отбора в государстве был самым основным и важным политическим вопросом» . Правящий отбор формируется по признаку мировоззрения, личной годности и заслуг, пополняясь, таким образом все новыми и новыми силами. Он не может быть замкнутой кастой, он должен пополняться элементами из всех слоев народа, с гем, чтобы всегда его высшей целью были общие интересы, а не интересы отдельных социальных групп. В то же время социальные функции правящего отбора не совпадают с функциями управления. Он является носителем идеалов данного общества, идейным представителем той культуры, к которой относится это общество. Правящий отбор должен организовать общество на основе внутреннего убеждения в истине, а не путем принудительной нивелировки его идейного богатства. Для выполнения этой задачи правящий отбор сам должен представлять собой нечто вроде духовного ордена, который призван водительствовать морально, а не насильственно . В случае же слияния его с аппаратом государственного принуждения ведущий отбор с неизбежностью превратиться в род бюрократии, лишенного творческих идеалов .

С позиции евразийцев, стержневой осью такого сильного государства, как Россия-Евразия, должна стать органическая идея, идея- правительница. Сущность идеи-правительницы впервые была охарактеризована Н.С. Трубецким в специальной работе «Об идее-правительнице идеократического государства», которая является одной из основополагающих в государственном учении евразийцев. По мнению Трубецкого, не оспариваемого и другими евразийцами, ведущей идеей идеократического государства может быть идея, выражающая благо соборного целого, симфонической личности высокого уровня, т.е. государства. «...Идея правительница должна быть такова, чтобы, во-первых, ради нее стоило жертвовать собой, и, во-вторых, чтобы жертва расценивалась всеми гражданами как морально ценный поступок» .

Учитывая, что монархия в европейской цивилизации изжила себя, и демократический сэрой также являет признаки «обветшания» и «разложения», евразийцы открыли эпоху создания новою типа правящего отбора и новою тина государства. Н.С. Трубецкой считал, что одною из основ евразийства является утверждение, что демократический строй должен рано или поздно обязательно смениться строем идеократическим. Под демократией евразийцы понимали строй, в котором правящий слой отбирается по признаку популярности в известных кругах населения, при чем основными формами отбора являются в плане политическом - избирательная кампания, в плане экономическом - конкуренция. Под самой же идеократией Трубецкой понимал строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице. Идеократичсское государство евразийцев имеет свою систему убеждений, свою идею-правительницу (носителем которой является объединенный в одну единственную государственно идеологическую организацию правящий слой) и в силу этого непременно должно само активно организовать все стороны жизни и руководить ими .

С позиции Трубецкого, селекционным признаком идеократического отбора должно быть не только общее мировоззрение, но и готовность принести себя в жертву идее правительнице. Этот элемент жертвенности, постоянной мобилизованности, тяжелой нагрузки, связанной с принадлежностью к правящему отбору, необходим для уравновешивания тех привилегий, которые неизбежно тоже связаны с этой принадлежностью. В глазах своих сограждан члены правящего отбора должны иметь моральный престиж, именно в виду того, что готовность жертвовать собой ради идеи правительницы здесь является одним из основных селекционных признаков правящего слоя . Н.С. Трубецкой писал: «Принесение в жертву моего личного эгоизма ради эгоизма биологической или социальной группы, к которой я лично принадлежу, либо бессмысленно, либо животно-низменно: гак поступают животные. Человек на известной степени развития не может считать такого рода жертвенность морально ценной. Он считает ценной лишь жертву во имя какого-то „общего дела”, г.е. жертву, оправдываемую благом целого, а не какой-либо его части, к которой принадлежит пожертвовать собой» . Этим целым, ради блага которого можно жертвовать собой так, чтобы эта жертва была морально ценной не может быть класс, т.к. но своему определению класс есть всегда только часть целого; при том, поскольку принадлежность к известному классу определяется общностью материальных интересов, всякая деятельность, направленная в пользу своего класса в ущерб другим классам основана на расширенном своекорыстии. С другой стороны, народ также не может рассматриваться как целое в вышеупомянутом смысле. Народ есть этнологическая, а, следовательно, в конечном счете, биологическая особь. Различие между народом и семьей не в принципе, а только в степени. И если забота только о своей семье в ущерб всем другим людям расценивается как безнравственный эгоизм, то точно так же должна расцениваться служба интересам одного лишь своего народа в ущерб всем прочим народам .

Основываясь на работах Трубецкого об идеократии, активно разрабатывал концепцию ведущего отбора евразиец Н.А. Макшеев. Под идео- кратией он предлагал понимать идею, воспринятую людьми, имеющими надлежащее качества для того, чтобы стать ведущим отбором . Подготовка же ведущего отбора, с его точки зрения, должна вестись но двум направлениям. Во-первых, должно идти непрерывное пополнение правящего слоя достойнейшими из народа, чтобы носители идеи не выродились в замкнутую касту, потерявшую связь с народом. Во-вторых, должно идти предварительное воспитание смены (развитие положительных качеств, подавление дурных и прививка новых, нужных для достижения намеченной цели), чтобы носители идеи не компрометировали ее. Целью идеократии является достижение блага совокупности всех народностей, населяющих гешрафическое пространство Евразии. Причем благо народа неразрывно связывается с могуществом, крепостью и благоустроенностью государства . Для данного евразийца являлось непреложной истиною, что в своей государственной жизни народы имеют определенные политические идеалы, в достижении которых видят выполнение своей исторической задачи, к которым стремятся и был убежден, что историческая задача России состои т в создании небывалого по своим достижениям государства - особого мира, и что в этом заключается ее вселенская миссия. Выполнению этого предназначения и должен служить ведущий отбор (идеократия) .

Н.А. Макшеев считал, что в Европе - рыцарство, в католической церкви - иезуитский орден, в Китае - ученые, в Японии - самураи, - все эго примеры ведущего отбора, создававшегося на основах предварительной подготовки, воспитания и самовоспитания . Но в евразийском государстве система воспитания должна заключаться в следующем. Государство и общество должны стремиться к тому, чтобы дать возможность организоваться и подготовиться лучшим, создав тем самым естественный резервуар, откуда будет черпаться пополнение подготовленных к жизни, сильных духом граждан, которые бы могли, сообразно своим наклонностям и способностям, пробивать себе дорогу во всех отраслях народнохозяйственной и государственной деятельности. Выполнению этой задачи должны служить добровольные внешкольные организации молодежи, работающие под руководством старших, а во главе всего начинания должно стоять министерство (или комиссариат) народного воспитания, отдельное от министерства народного обучения. Воспитание ведущего отбора должно быть направлено на то, чтобы развить преданность евразийской идее, верность, справедливость, широкий кругозор, дисциплинированность, выдержку, уважение к труду и желание учиться (где задача инструкторов в том, чтобы заинтересовать и заставить таким образом воспитанника самого учиться). Краеугольный камень всей системы воспитания будущих граждан - любовь к Отечеству, которая сама но себе подразумевает уважение к заслугам отцов. Только те народы долговечны, где существует культ предков и национальных героев (Китай, Янония) : . В то же время внешкольные организации молодежи должны быть поставлены гак, чтобы, работая в государственных интересах воспитания ведущего отбора, они не служили бы одновременно для чисто карьерных побуждений: никаких особых преимуществ вне организации и но выходе из нее быть не должно. Привлечением должны служить сама постановка дела и интерес к нему .

Как бы мы ни относились к евразийскому учению о ведущем (правящем) отборе, несомненно одно: оно является оригинальным вкладом в теорию элит, особенно в приложении к российской элите. В отличие от создателей индивидуалистических социальных концепций (В. Парето, Г. Моски, Р. Михельса) евразийцы анализируют не элитарные группы, а единую элиту, и отдают приоритет не материальному фактору, порождающему противоречия и борьбу между группами элит, а духовности, объединяющей и группы элит, и индивидуумов .

Одним из первых в среде евразийцев, кто активно начал разрабатывать тематику идеократии, был бывший офицер императорской армии Константин Александрович Чхеидзе. Возможно, из-за сложной судьбы, которая ждала Чхеидзе на чужбине в эмиграции (так, будучи в Софии, он, представитель древнего грузинского рода, поменял 14 профессий: дровосек, грузчик, кочегар и т.д. ), а также из-за распада Российской империи и господствовавших эсхатологических настроений среди русской эмигра- ции, данный евразиец стремился теоретически построить совершенное, идеальное государство, в котором бы не было тех несправедливостей, с которыми ему пришлось столкнуться при жизни. Скорее всего, в том числе и поэтому Чхеидзе становится учеником Алексеева, который глубоко разрабатывал проблемы государегвоведения.

Интересен спор в среде евразийцев между К.А. Чхеидзе с Г.В. Фло- ровским, вспыхнувший еще в 1920-е годы на одном из заседаний историко-философского семинара евразийцев: Чхеидзе выступил тогда с критикой работы П.И. Новгородцева «Об общественном идеале», в которой утверждалась утопичность всякой мечты о возможности благого устроения людей на земле, неважно, будет ли это социалистический рай пролетариата или «царство праведников» двадцатой главы Откровения, и заявил, что бытие человека в истории невозможно «без цельного идеала»: если такой идеал отсутствует, то в социуме неизбежно «берут верх дробные, осколочные идеалы», содержащие лишь частичку правды . Как вспоминал позднее Чхеидзе, их спор с Флоровским, отстаивавшим позицию Новгородцева, продолжался несколько часов, и каждый остался при своем мнении. Позднее, в «Евразийском сборнике» он снова выступал против идеи краха и неудачи истории .

К. Чхеидзе находился под сильнейшим воздействием идей философа Н.Ф. Федорова, а точнее его концепции совершенною, соборного социума «по тину Троицы» . Однако, с течением времени он перевел вопрос об идес-правительнице из области социально-политической в сферу онтологии и антропологии, возводя его к вопросу о сущности жизни, о смысле явления в мир сознающего, чувствующего существа. Чхеидзе опирался на то понимание жизни, которое было выдвинуто в религиозной и естественно-научной ветвях русского космизма: жизнь до него есть борьба с энтропией, противодействие силам дезорганизации и распада. «Борьба за жизнь есть, в сущности, организация бытия», и во главе ее стоит человек, «высшая и конечная форма жизни» , порожденная творческим усилием эволюции. Человек - «организационный центр вселенной», и заповедь «обладания землей», данная ему в книге Бытия, есть завет возделывать и преображать эту землю . В такой онтологической и антропологической перспективе социальная организация человечества мыслится первой ступенькой к организации бытия в целом. Государственная форма объединения становится объединением для регуляции. Государства-материки и должны, считал Чхеидзе, явить в своей исторической жизни «прообраз грядущего объединения человечества» , будущего общепланетарного человечества.

В своем увлечении философией II.Ф. Федорова, стремлении соединить ее с евразийством Чхеидзе фактически следовал П.П. Сувчинскому, с которым столь яростно полемизировал во время «кламарского» раскола. Но если Сувчинский стремился через федоровство построить мост между марксизмом и евразийством, то Чхеидзе через Федорова строил мост между евразийством и христианством . Чхеидзе писал Савицкому: «Очевидно, что мы вступили в область создания идеократии как законченной системы. Но законченность системы определяется наличием конечного идеала. До сих пор сверх геополитики, историософии и теории государства мы имели еще ряд отдельных дисциплин более или менее разработанных. Но нс имеем гносеологии, метафизики, этики. С христианской точки зрения, этика тесно связана с эсхатологией. И, ей-Богу, я не знаю ничего превышающего эсхатологию, заключенную в трудах Н.Ф. Федорова (как, впрочем, и Флоренского, и Булгакова и некоторых других)» .

Концепция совершенной идеократии вызвала много споров в евразийской среде. II.С. Трубецкой, ее не принял. В то же время очень позитивно к ней отнеслись члены эстонской и литовской евразийских групп - В.Л. Пейль, С.И. Чуев, И.С. Снетков. Чхеидзе стремился привить молодым участникам движения, с которыми состоял в постоянной переписке с начала 1930-х годов, религиозно-философский взгляд на мир, человека, историю, раскрывал перед ними христианский идеал богочеловечества, учил видеть в евразийстве «волю к созданию синтетической эпохи, целостного мировоззрения» .

С позиции же Трубецкого, идеей правительницей нодлинно- идеократического государства может быть только благо совокупности народов, населяющих данный автаркический особый мир . Из этого следует, что территория подлинно-идеократического государства непременно должна совпадать с каким-нибудь автаркическим (независимым) особым миром. Однако, в то же время, вовсе не следует, что всякое автаркическое государство могло стать идеокрагией в истинном смысле этого слова. Колониальная империя, разные части которой населены народами, не имеющими друг с другом ничего общего, кроме факта своего порабощения правящим народом, может быть вполне самодовлеющей в хозяйственном отношении, но идеократией она стать не может, ибо одной экономической связи между её частями для создания идеи-иравигельницы недостаточно. Для этого необходимым является живо ощущаемая общность культурных и исторически традиций, непрерывность месгоразвития и, прежде всего, отсутствие чувства национального неравенства, - что в колониальной империи достигнуть невозможно .

Предвидя обвинения в сходстве теории идеократии с фашизмом и коммунизмом, евразийцы со всей определенностью заявляли: и фашизм, и коммунизм - лжеидеократии, и к настоящей идеократии никакого отношения не имеют. Фашизм не создает стройной миросозерцательной системы, базируется в основном на эмоциях, а коммунизм отрицает примат идейного начала, что в корне противоречит идеократии. Подлинно идеократиче- ский строй, очищенный от всяких чуждых ему элементов, явит совершенно новые, небывалые формы политической, экономической и социальной теории, быта и культуры. Наибольшая вероятность установления такого строя, как считали евразийцы, имеется в России-Евразии после падения лжеидеократического коммунистического режима . Как отмечает Е.А. Го- гохия, несмотря на то, что евразийцы отвергали идею правового государства и парламентаризма, в отличии от фашизма и коммунизма, само евразийство не несло в себе ни националистической, ни классовой идеи. В этом смысле евразийство и свободно от идеи абсолютного превосходства .

Вслед за Н. Трубецким и К. Чхеидзе, Алексеев также стремился к теоретическому созданию евразийского государственного строя. Однако, если они делали акцент, в основном, на проблематике идеократии, то Алексеев развивал теоретические вопросы государства комплексно.

Концепция совершенной идеократии, которая выстраивалась Чхеидзе с прямой опорой на русскую религиозно-философскую мысль, была очень близка Алексееву. Уточняя формулировку Н.С. Трубецкого об идеократическом государстве Алексеев предложил назвать это государство не идеократичсским (слово, но его мнению, несущее партийный, политический смысл), а эйдократиче- ским (от слова «эйдос», г.е. «образец», «прототип», не только факгический, но и идеальный, нравственный), ибо «эйдос в отличие от психологически окрашенного слова „идея” не есть одно из возможных многочисленных понятий о существующем, но необходимый, цельный, созерцательно и умственно осязаемый смысловой лик мира» . Философ стремился приблизить евразийское учение об идеократии к соловьевскому понятию теократии «как государства, высшим принципом которого является верховная из идей - идея религиозная» , к образу человечества, создающего Царст во Божие на земле .

На базе обобщения мнений евразийцев об идеократии, Алексеев сформулировал собственную политическую идею эйдократии. Он полагал, что государство эйдократическое обязательно предполагает, что :

• 1. в среде ведущего меньшинства устанавливается господствующее мировоззрение, основанное на исторических и традиционных началах евразийской культуры, как культуры, в которой «свет Востока» соединен с западным «просвещением»;
• 2. это ведущее меньшинство способно создать на почве этого миросозерцания крепкую организацию типа религиозно-философского ордена, вхождение в которую обусловлено не простым «партийным» стажем, но и особо квалифицированным стажем моральным;

З.это ведущее меньшинство способно организовать широкий демотический правящий отбор;

• 4. этот правящий отбор способен организовать широкие народные массы, но не путем насильственной диктатуры, а путем привития им вкус к истинно демотическим учреждениям, путем вовлечения их в государственную жизнь и культивирования чувств жертвенности и служения;
• 5. в смысле социологическом эйдократическое государств должно быть построено на гармоническом равновесии сил общественных и сил личных. Другими словами, это не будет «тоталитарное государство» подобно коммунистическому, и в то же время не будет демократическим государством, согласно идеям либерализма;
• 6. в плане экономическом государство эго будет практиковать государственно-частную систему организованного хозяйства;
• 7. государство эго будет «правовым» в смысле гармонического сочетания между «правомочиями» и обязанностями, между свободой и долгом.

Сочетание народовластия, отражающего динамику жизни, изменения интересов и потребностей, желаний и вкусов населения с постоянным элементом, отражающим принципы, задачи и обязанности т.н. «гарантийного государства», образуег режим, который Алексеев называет «демотической идео- кратией» или «идеократической демотией» , г.е. Алексеев предполагал включение идеологического образования (вслед за Н.А. Макшеевым) в состав государственной власти. Народ (демос), в его конкрегном бытии, олицетворяет в гарантийном государстве момент движения и развития. Постоянная цель и принципы государственной деятельности знаменуют начало устойчивое™ и постоянства. В гарантийном государстве ведег и действует утвержденная в конституции идея. Она вдохновлясг ведущий слой, представляющий собой совокупность ее защитников, «стражей» и слуг. Идеократичсское начало соответствует демотическому в том случае, когда культура достигла стадии самосознания, когда она сформировала свои общие идейные основы, когда она возвела их в степень сознательных мотивов своей деятельности. По мнению Алексеева, нсг никакой необходимости в изобретении системы каких-либо искусственных средств, при помощи которых происходило бы согласование начала демотического с началом эйдократическим, так как «...демос духовно проникнут эйдосом, и эйдос не имеет других носителей, кроме всенародного сознания» .

При изучении теории евразийского государства нельзя обойти вниманием вопрос о форме государственно-территориального устройства в евразийском государстве. Евразийцы придерживались идеи федерализма и указывали, что в евразийском государстве нужно принять во внимание местные и территориальные интересы - интересы и потребности государственных частей . Органы государства при этом должны представлять собой не одну, а множество систем, повторяющих в отдельных частях государства иерархическую картину организации государственного целого. Евразийцы писали, что федеративное устройство не только внешне отмечает многообразие евразийской культуры, но вместе с гем сохраняет ее единство. Оно также способствует развитию и расцвету отдельных национально-культурных областей , в связи с чем евразийцы разрабатывали систему административно-территориальных образований, которая должна возникнуть, но их мнению, после распада советского государства .

В конце 1920-х - начале 1930-х годов в евразийстве возникает г.н. концепция «идеократического интернационала»", объединение государств - материков и населяющих их больших и малых народов, которое мыслилась евразийцами как путь к всеземному единству, открывающему новую творческую тру истории. Зародившись как мировоззрение отдельно взятого культурно-исторического типа, евразийство претендовало уже на роль общечеловеческого мировоззрения. Следуя этим тенденциям, Чхеидзе иереосмысляег евразийское понятие «месторазвитие» расширяя его до планегарных масштабов: «Человечество, занимающее поверхность земного шара представляег собою объект геополитического исследования. Причем в этом случае место- развитием будет весь земной шар, а субъектом истории - все человечество» . Таким образом, как отмечает А.Г. Гачева, зародившись как мировоззрение отдельно взятого культурно-исторического типа, евразийство стало претендовать на роль общечеловеческого мировоззрения . «Интегральное изучение и освоение» земного шара, регуляция «его природы, его сил» , «организация материи, организация духа, организация Космоса» - таковы перспективы, открывающиеся перед человечеством, вступившим в эру идеократии с позиции евразийцев. По мысли евразийцев, современная им эпоха, с ее динамизмом, жаждой вселенского делания и доселе невиданной технической мощью не может удовлетвориться тем, что предлагает ей секулярная материалистическая экономика. Муравьиный груд «в свое пузо» не для нее . Он ищет «общего дела, в котором соединены усилия веры и груда, воли и интеллекта каждого в отдельности и всех вместе» .

По мнению евразийцев, политический строй идеократии должен быть построен на системе убеждений и иметь единую партию, защищающую интересы государства и личности. Природа такой партии будет коренным образом отличаться от партий либеральной демократии. Практическое решение поставленных задач евразийцы связали с созданием специфической партии, являющейся носительницей евразийской идеологии .

Таким образом, исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что с позиции евразийцев «государство правды» рассматривается как надклассовое демотическое идеократическое федеративное государство, основанное на государственно-частной системе хозяйства и идее евразийской культуры. Такое государство евразийцы и называли «государством правды», или «гарантийным государством», которому с точки зрения евразийцев принадлежит будущее . В то же время сами евразийцы писали, что «наилучшая из государственных форм та, которая сумеет гармонически развить в себе три основных элемента государственной жизни - технико-экономический элемент, элемент духовно-нравственный и элемент правовой. Евразийское государство должно быть истинной гармонией сфер, духовно-органическим целым своих органических стихий, - стихии коллективной нравственности, права и хозяйства. Евразийцы не обещают в таком государстве рая, но они видят в нем союз наиболее достойный человеческой жизни (курсив мой - А.А.)» .

• Там же.
• См.: Дугин А. Теория евразийского государства // Алексеев Н.Н. Русский народ игосударство. М., 1998. С. 14.
• К вопросу о преобразовании советского государственного строя // Евразийскийсборник. Книга VI. Прага, 1929. С. 78.
• 2 Палкин А.Г. Концепция государства в учении евразийцев. Автореферат дисс. ...канд. юрид. наук. Омск, 2009. С. 23.
• См.: Евразийская хроника. Вып. XI. Берлин, 1935.
• См.: Евразийство. Опыт систематического изложения // Пути Евразии. Русскаяинтеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 356.
• См.: Там же. С. 356. См. также: Родии Е.В. Гностический этос и нравственнаяметафизика Л.Г1. Карсавина. Дисс. ... канд. философ, наук. Тула, 2006; КравцоваО.Б. Научные и методологические основания философии истории Л.И. Карсавина.Дисс. ... канд. философ, наук. Тула, 2006 и др.
• Федоров Н.Ф. Собр. соч. В 4-х т. Т. 1. М., 1995. С. 96.
• Гачева А.Г. Неизвестные страницы евразийства конца 1920-1930-х годов. К.А.Чхеидзе и его концепция «совершенной идеократии» // Вопросы философии. 2005.№9. С. 162.
• Цит по.: Карсавин Л.П. Основы политики // Россия между Европой и Азией. М.,1993. С. 194.
• Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство. Париж, 1927. С. 12.
• Там же. С. 28.
• См.: Федоров Н.Ф. Философия общего дела. М., 1913.
• Пащенко В.Я. Идеология евразийства. М., 2002. С. 410.
• Там же. С. 4! 1.
• Пащенко В.Я. Идеология евразийства. М., 2002. С. 411.
• См.: Карсавин Л.П. Основы политики // Мысли о России. Тверь, 1992. С. 41,44.

«Евразийская», в соответствии со своим месторасположением, русская культурная среда получила основы и как бы крепящий скелет исторической культуры от другой «евразийской» культуры. В нашей истории были разные периоды. Менялись идеологии, модели государственного устройства, место, которое наш народ и государство занимали в контексте других народов и государств. Но всегда, от Киевской Руси до нынешней демократической России, пройдя через времена страшного упадка и невероятного взлета (когда влияние нашего государства простиралось на половину мира), Россия сохраняла нечто неизменное - то, без чего не было бы самого понятия «Российское Государство», не было бы единства нашего культурного типа.

Философия евразийства стремится охватить и обобщить именно этот вектор - неизменный, сохраняющий свою внутреннюю сущность, и вместе с тем постоянно развивающийся. Определяя русскую культуру как «евразийскую», евразийцы выступают как осознаватели русского культурного своеобразия. Помимо россиеведения евразийцы занимались созданием и обоснованием качественно новых принципов национальной идеологии России и осуществляли на их основе политическое действие. В этом отношении они имеют еще больше предшественников, чем в своих чисто географических определениях. Таковыми в данном случае нужно признать всех мыслителей славянофильского направления, включая Гоголя и Достоевского (как философов-публицистов).

Евразийцы в целом ряде идей являются продолжателями мощной традиции русского философского и исторического мышления. Ближайшим образом эта традиция восходит к 30–40-м годам ХIХ века, когда начали свою деятельность славянофилы. В более широком смысле к этой же традиции должен быть причислен ряд произведений старорусской письменности, наиболее древние из которых относятся к кон. XV - нач. ХVI вв. Когда падение Царьграда (1453 г.) обострило в русских сознание их роли как защитников Православия и продолжателей византийского культурного преемства, в России родились идеи, которые в некотором смысле могут почитаться предшественницами славянофильских и евразийских. Такие «пролагатели путей» евразийства, как Н.В. Гоголь или Ф.М. Достоевский, но также иные славянофилы и примыкающие к ним, как Хомяков, Леонтьев и др., подавляют нынешних «евразийцев» масштабами исторических своих фигур. Но это не устраняет обстоятельства, что у них и евразийцев в ряде вопросов мысли те же, и что формулировка этих мыслей у евразийцев в некоторых отношениях точнее, чем была у их великих предшественников. Поскольку славянофилы упирали на «славянство» как на то начало, которым определяется культурно-историческое своеобразие России, они явно брались защищать труднозащитимые позиции. Между отдельными славянскими народами безусловно есть культурно-историческая и более всего языковая связь. Но как начало культурного своеобразия понятие славянства во всяком случае, в том его эмпирическом содержании, которое успело сложиться к настоящему времени, - дает немного. Формула «евразийства» учитывает невозможность объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурное своеобразие России преимущественным обращением к понятию «славянства»; она указывает - как на источник такого своеобразия - на сочетание в русской культуре «европейских» и «азиатско-азийских» элементов. Поскольку формула эта констатирует присутствие в русской культуре этих последних, она устанавливает связь русской культуры с широким и творческим в своей исторической роли миром культур «азиатско-азийских»; и эту связь выставляет как одну из сильных сторон русской культуры; и сопоставляет Россию с Византией, которая в том же смысле и так же обладала «евразийской» культурой…

Евразийство возникло не на пустом месте, оно развилось в русле самобытной и яркой традиции. Своими предшественниками евразийцы считали ту традицию общественной и философской мысли России, для которой «…следует считать характерным отрицание европейской культуры, как общечеловеческой», пишет К.И. Флоровская , в частности утверждение ее непригодности для пересадки на русскую почву; раскрытие самобытности русской культуры и ее независимости от культуры европейской, ввиду того, что русская культура имеет своими истоками византийское православие и родовое самодержавие.

Евразийство всегда подчеркивало огромное значение духовных предпосылок культуры - тех духовных эмоций, которые являются движущими пружинами всякого культурного развития, тех «идей-сил», без наличности которых культура не только не может развиваться, но и существовать. Евразийство противопоставляет себя всем натуралистическим или биологическим теориям культуры, как экономический материализм, расизм и т.п. Но в то же время евразийство не отрывает «идей» от «материи», не впадает в отвлеченный идеализм, противопоставляемый отвлеченному материализму. Для евразийства всякая идеальность неотделима от некоторой связанной с нею реальности, даже «материальности». Идеальность и материальность суть диалектические моменты целостного бытия, так же как форма и содержание, непрерывность и прерывность, единство и множество, сила и масса. Оттого в целостности евразийской культуры, в относительном преломлении ее земного бытия материальный момент является вечным спутником идеального, который от этого не только не теряет своей ценности, но приобретает плоть и энергию, необходимую для реальной жизни и для реального исторического действия.

Определение духовной стороны евразийской культуры наталкивается на ту трудность, что «духовное» как порождение энергии и силы всегда находится в становлении и движении. Оттого духовное содержание культуры никак нельзя выразить при помощи чисто статических определений. Содержанию этому обязательно присущи подвижность и динамичность. Духовная сторона евразийской культуры никогда не есть простая «данность» - она в то же время всегда вечная заданность, задача и цель. Евразийский человек не только существует, но и ворится в процессе культурного развития. Процесс культурного творчества никогда не есть процесс мирный, безболезненный и прямой. Культура претерпевает те же болезни роста, что и физический организм. Отрицательный момент истории, о котором говорил Гегель, всегда дает себя знать и в культурном развитии. Его реальным проявлением являются культурные революции и «скачки», столь же неотделимые от истории человеческих обществ, как и от истории физического и животного мира.

В основе всякой культуры всегда лежат некоторые духовные ценности, наполняющие строящих культуру людей пафосом творчества и требующие соответствующего этим ценностям построения и оформления жизни. Ценности эти обыкновенно не осознаются носителями данной культуры. Можно сказать, что культура обычно является продуктом подсознательного творчества и ценности, лежащие в основании культуры, впервые должны быть открыты культурной философией.

Небезынтересны попытки определения основных принципов, характерных для отдельных типов культур, сделанные европейскими философами культуры, О. Шпенглером и отчасти примыкающим к нему Л. Фробениусом. Мы говорим об известном противопоставлении античного, апполоновского человека человеку новому, европейскому, «фаустовскому». Первый будто бы лишен был чувства бесконечности и не стремился к овладению ею. Он любил замыкаться в свой узкий мир, в свой город, в ограниченность доступных ему пространств. Он был глубоко провинциален во всех проявлениях культуры, в своей религии, науке, философии и т.п. Второй, фаустовский человек, напротив, видит бесконечность и стремится к ней; все его миросозерцание охвачено чувством бесконечности и к овладению бесконечностью стремится его деятельность. Несколько варьируя мысль О. Шпенглера, Л. Фробениус полагал, что названные два миросозерцания характеризуют душу восточного и западного человека: первый живет, чувствуя себя как бы в пещере, и не считает мир своим домом («Вельтхёле», «Хёленгефюль»), второй живет в мире, как в своем доме, и чувствует его бесконечность, его широту («Вельтвайте», «Вельтгефюль»).

Примечательно, что обе названные попытки одинаково двигаются по линии чисто пространственных определений. Это свидетельствует, что их сделал западный человек, который сам погружен в созерцание пространства и всю культуру свою понимает как овладение пространством и всем тем, что в пространстве заключено. Сколь далек был от подобных путей, например, представитель индийской культуры, который отлично чувствовал бесконечность мира, но чисто внешнее овладение пространством вовсе не считал положительным достижением! Духовное противопоставление двух основных культурных типов, восточного и западного, следует выразить не путем этих внешне пространственных определений, но рядом следующих метафизических антитез, примирение которых составляет историческую задачу евразийской культуры.

В конце 80-х годов при крахе советской системы в российском обществе возобладали атлантистские, проамериканские ценности, модели, тенденции, ориентации. Если марксизм был «диалектом» евразийства, «евразийской ересью», то атлантизм является не «ересью», а полной антитезой евразийства, его полной противоположностью. А поскольку наше Государство изначально основано на евразийских ценностях, то ни к чему хорошему либерально-демократические «реформы» (одностороннее, экстремистское западничество) привести не могли.

Следуя за нашей философией, за нашей системой взглядов и ценностей, мы были вынуждены находиться в политической оппозиции проатлантистскому режиму. Эта оппозиция не была оппозицией Государству, власти как таковой. Евразийцы всегда поддерживали государственный принцип, стремились к усилению национальной безопасности, стратегического могущества Государства, были апологетами и поборниками социальной, национальной и религиозной гармонии. Но модель «переходного периода», которая сложилась в последнее десятилетие и во внешней и во внутренней политике, была выстроена не таким образом, чтобы утвердить государственные институты, сделать наше Государство, наш народ более сильными, процветающими, свободными. Это был самоубийственный курс. Все, что делалось в атлантистском ключе, вершилось сознательно (возможно, кем-то бессознательно) против России, против всех народов, населяющих Российскую Федерацию. Было ослаблено, почти разрушено Государство, была проведена незаконченная и непоследовательная, неумная, фрагментарная экономическая «реформа», в результате которой мы очутились на краю пропасти.

В этот период носители евразийских идей, представители евразийского мировоззрения солидаризовались с тем патриотическим флангом в нашем обществе, который громогласно предупреждал о гибельности данного курса. Причем, подчеркну, что само по себе евразийство не являлось и не является ни «правым», ни «левым», ни либеральным, ни социалистическим. Евразийцы готовы поддержать представителей любого идеологического лагеря, у которых увидят волю к укреплению государственности, геополитической мощи державы, верности традиции, общественному согласию, сохранению и укреплению исторической идентичности, цивилизационной самобытности России-Евразии.

Специфика евразийских взглядов заключается в том, что, во-первых, они не просто заявлялись декларативно, но и находили в трудах евразийцев детальное и научно аргументированное изложение (евразийцы редко писали политические программы, и в основном их идеи отражены в пространных научных статьях и монографиях). И, во-вторых, - в самой многосторонности и сложности евразийских научных концепций.

Можно сказать, что евразийцы на деле осуществили те идеи создания синтетического мировоззрения, достижения того «цельного знания», о котором говорили русские мыслители кон. XIX - нач. ХХ вв. Действительно, их мировоззрение представляет собой синтез достижений целого ряда научных дисциплин, как естественных, так и гуманитарных. Евразийские концепции нашли отражение в трудах по географии, истории, философии, в ряде работ политологического характера и даже в художественном творчестве. Все эти элементы в совокупности и составляют целостную евразийскую доктрину, которая, однако, так и дождалась сколько-нибудь полного «систематического изложения», хотя попытки такового предпринимались и евразийцами-«классиками», и нашими современниками.

Западная философия была по преимуществу теоретической. Она культивировала чистую теорию, которая для нее была некоторой «целью в себе». Этот теоретический дух западной философии можно почувствовать, прочтя первые страницы «Метафизики» Аристотеля и сравнив их с любым древним индусским или китайским философским трактатом. И если на Западе существовала философия не как «чистая теория», но как учение «спасения» (Хайльслере), то здесь восточные влияния несомненны (у пифагорейцев, Плотина, неоплатоников и т.п.). В особенности же характер чистой теории всякое познание приобрело в новой, буржуазной Европе, где наука стала отрешенной от практики, чисто самодовлеющей теорией и где сама философия стремилась стать чистой наукой. В противоположность этому восточная философия всегда сохраняла «практический» характер, всегда преследовала высшую духовную и в то же время деятельную цель - именно мистическую цель конечного освобождения и спасения. В этом смысле есть некоторое формальное сходство между восточной философией и известным стремлением Маркса слить философию с практикой и сделать всякое познание практическим. Но Маркс мыслил эту «практику» чисто материалистически, как технику, как чисто производственное изменение мира, как его использование в целях удовлетворения человеческих потребностей. Маркс также не знает чистой теории и чистой философии, что блистательно показало практическое применение его взглядов в России. Советско-марксистская философия менее всего является «чистой теорией». Нет, это есть средство классовой борьбы, метод коммунистической пропаганды, средство для более успешного проведения того, что называется политикой «генеральной линии» правящей партии. Теоретическая и философская Истина заменена здесь классовой целесообразностью и идеей технического успеха.

Евразийству свойственно стремление сблизить науку с практикой, сочетать ее с производственным процессом, придать ей лабораторный характер. Но техническое знание в свою очередь не может иметь самодовлеющего характера. Техника должна стоять на службе у высших целей, познание которых не достигается ни в лабораториях, ни в производственном процессе. Познаются они в духовном ведении, которое в то же время является и духовным деланием. Экономический материализм о таком знании ничего не ведает и ему не учит. Он наивно верит, что одних эгоистических классовых интересов угнетенных и бедняков достаточно, чтобы не только вдохновить мир к преобразованию материальной природы, но и фактически эту природу преобразить. Только преображенному духу может быть открыто, как может быть преобразована материя. Одной химией этой задачи не решишь, даже если ее слить с производством. Евразийство в этом пункте стремится синтезировать идею деятельного знания в ее восточном и «западном», марксистском понимании.

Сказанное можно выразить так: евразийство полностью принимает то посюстороннее дело, которое и сейчас с большою энергией производится по части экономического, социального и политического строительства особого мира Евразии. Оно желает интенсифицировать и усилить эту работу, сознательно и последовательно согласуя ее с исходными и исконными особенностями и отличительными чертами евразийского мира. Но всю эту работу оно стремится освятить и осмыслить стремлением к потустороннему, в плане которого человек-творец является не кем иным, как помощником Бога.

Евразийство - само движение и ценит движение. Но оно не согласно в движении, переходящем в суету, видеть какой-то конечный идеал. Оно понимает, что мир, по своему несовершенству, обречен на движение. Евразийство чутко прислушивается к законам движения и стремится полностью использовать их. Но из бездны движения оно чует и слышит тот мир «неподвижной активности», в котором благодатно снято и преодолено тяготеющее над нами несовершенство.

Евразийцы - все в практике. Но «практическая практика» для них только ступень и путь к конечному освобождению и спасению.

Так сочетают они предельное напряжение в делах мира сего, тех делах, значение которых в последние столетия с особенной силой выразил Запад, с сохранением живыми и мощными непреходящих ценностей Восточного Духа.

Таким путем подготовляют они грядущий - евразийский - исторический синтез.

Можно было бы и еще далее продолжить эти параллели, но и сказанного, думаем мы, достаточно, чтобы утвердить мысль, высказанную еще в одном из первых евразийских изданий: «Мы - метафизичны и в то же время этнографичны, географичны». К нам неприменимо то наименование, которым граф Кайзерлинг окрестил коммунизм, фашизм и расизм. Мы не «теллуричны» или, вернее, мы более чем теллуричны. Мы стоим за «пронизывание эмпирии духовной сущностью», за «воплощение веры в конкретно жизненное исповедничество и делание».

Евразийство как особое направление в философской и общественно-политической мысли возникло в начале 20-х годов прошлого века в среде русской эмиграции. Идейные истоки евразийства восходят к классическому русскому консерватизму, прежде всего, славянофильству, концепциям Н.Я.

Данилевского и К.Н. Леонтьева, переосмысленным с учетом революционных событий в России.

Основными вехами в истории евразийства можно считать, во- первых, выход книги Н.С. Трубецкого (1890-1938) «Европа и человечество» (1920), а также публикацию сборника «Исход к Востоку» (1921), в котором, помимо Трубецкого, приняли участие И.Н. Савицкий (1895-1968), П.П. Сувчинский (1892-1985) и Г.В. Флоровский (1893-1979). В этих работах обосновывался главный тезис евразийства, согласно которому Россия не принадлежит ни к восточной (азиатской), ни к западной (европейской) культуре, а представляет собой уникальную евразийскую цивилизацию. К середине 20-х годов евразийское движение значительно расширилось, к нему примкнули видные русские ученые и мыслители: историк Г.В. Вернадский (1877-1973), философ и историк Л.П. Карсавин (1882-1852), правовед и философ Н.Н. Алексеев (1879-1964) и многие другие.

С конца 20-х годов среди евразийцев начинает назревать раскол, связанный с тем, что многие из них с большой симпатией относились к советской власти и составили так называемое «левое крыло» евразийства, некоторые из них были заподозрены в связях с ОПТУ. Кроме того, советские спецслужбы организовали операцию «Трест», в ходе которой было инициировано создание молодежной организации, стоявшей якобы на евразийских позициях. Все это дискредитировало евразийское движение в среде русской эмиграции и привело к расколу евразийства в 1931 году, а с началом Второй мировой войны евразийские организации полностью прекратили свою деятельность. Несмотря на то, что евразийство как политическое движение оказалось относительно слабым, оно оказало серьезное влияние на развитие русской общественной мысли и, особенно, на ее консервативное направление.

Идеи евразийства нашли свое дальнейшее развитие в трудах знаменитого советского историка J1.H. Гумилева. А с 90-х годов прошлого века начинается возрождение евразийства в качественно новой форме, получившей название неоевразийства. В качестве его главных представителей следует выделить А.С. Панарина (1940-2003) и А.Г. Душна (1962), которые попытались переосмыслить идейное наследие евразийства с учетом современных реалий российской жизни и мировых процессов глобализации. А.Г. Дугин не ограничился разработкой неоевразийской концепции и создал в 2002 году политическую партию «Евразия», представляя неоевразийство как третий путь развития России в противовес либерализму и социализму.

Выделим и рассмотрим основные аспекты социальной философии классического евразийства - концепцию «симфонической личности», раскрывающую евразийский взгляд на проблему соотношения культуры и личности, а также философию политики и права, представляющую собой попытку обоснования принципов самобытной российской государственности.

1. Культура и личность в социальной философии евразийства

Центральное место в философии евразийства занимает характерная для всего русского консерватизма идея самобытности русской культуры. В этом отношении евразийцы, как уже отмечалось выше, являются прямыми последователями славянофилов, Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева. Важную роль в формировании евразийской концепции культуры сыграл, прежде всего, Н.С. Трубецкой, который еще в 1920 году опубликовал работу «Европа и человечество», где выступил с критикой европоцентризма, опираясь на цивилизацион- ный подход. Трубецкой попытался отвергнуть целый ряд стереотипов, укоренившихся в общественном сознании того времени, таких как общечеловеческие ценности, линейный исторический прогресс, иерархия культур и цивилизаций и т.д. Главным мотивом всей работы Трубецкого, по словам современного исследователя В.Я. Пащенко, является «неправомерность, ненаучность абсолютизации европейской культуры и ранжирования других культур по степени их близости к европейской» (11: 50). Конечно, в этом отношении, Трубецкой пока еще не высказал принципиально новых идей по сравнению с Данилевским или Леонтьевым, но он привлек внимание части русской интеллигенции к этой проблеме и актуализировал ее в новых условиях.

Существенную роль в разработке философско-теоретического фундамента евразийской культурологии и антропологии сыграл Л.П. Карсавин, автор концепции «симфонической личности», построенной на основе диалектической и органистической методологии. Ее истоки можно обнаружить в славянофильском учении о соборности, в метафизике всеединства B.C. Соловьева, историософии Н.Я. Данилевского, а также в немецком романтизме и шеллингианстве.

Л.П. Карсавин полагает, что любая культура есть результат свободной деятельности субъекта. Возникающая на ее основе традиция есть прошлое культуры, тогда как будущее и настоящее всякой культуры он определяет как «сферу свободно полагаемых целей» (8: 369). При этом цели, свободно принимаемые субъектом культуры, необходимым образом должны согласоваться с исторической традицией, «духом культуры». В результате сохраняется единство культуры, преемственность развития и свобода субъекта.

Карсавин выделяет два вида субъектов культуры - индивидуальный и «симфонический» (соборный). Последний, по его мнению, «не агломерат или простая сумма индивидуальных субъектов, но их согласование (симфония), согласованное множество и единство и - в идеале и пределе - всеединство» (там же). Таким образом, любая социальная группа, семья, нация, или отдельная культура есть определенная симфоническая личность, согласованное иерархическое единство. Карсавин отмечает, что в эмпирической действительности полного единства и согласованности нет ни в одном симфоническом субъекте. Такое всеединство, пишет он, «в котором часть совпадает с целым, но и качественно отлична от всех прочих частей и как часть для целого необходима, достижимо лишь во всевременном единстве» (там же: 373).

Изолированный индивид, согласно Карсавину в принципе не существует, индивидуальность человека состоит в специфическом выражении целого, тем самым, от того, чем богаче содержание целого, зависит и полнота индивидуального существования, и, в то же время, целое, по его мнению, может осуществлять себя только через индивидов. Таким образом, «соборное не отрицает и не ограничивает индивидуального, ... для бытия соборного целого необходимо как выражение его множества, ... так и выражение его единства, то есть взаимная согласованность индивидуумов» (там же: 370).

На этой основе Карсавин критикует индивидуализм и коллективизм, поскольку первый, основываясь на эгоистических интересах, может привести к разрушению целого, а вместе с ним и других индивидов, следовательно, это ведет к самоуничтожению субъекта. Коллективизм, в свою очередь, «из высшей сферы единства индивидуумов выпаривает индивидуумов, превращая, таким образом, это единство в безличное и абстрактное и, разрушая индивидуальные сферы, разрушает себя самого» (там же: 372).

В целом, согласно Карсавину, существует несколько видов «симфонических личностей» - это, во-первых, «частнособорные субъекты» т.е. определенные социальные группы (семья, профессиональные группы, сословия и т.п.), во-вторых, «симфонический субъект», выражающий целостность национальной культуры, и, в-третьих, «высший соборный субъект» т.е. человечество. И точно так же, как отдельный человек нередко стремится к эгоистичному отделению от других людей, так и «соборные субъекты» стремятся к эгоистическому самоутверждению. Это приводит к борьбе социальных групп, национальной розни, а в отношении человечества как целого, к противопоставлению человеческой культуры природному миру. Но в силу того, что индивидуальность есть специфическое выражение целого, то такое эгоистическое самоутверждение, по Карсавину, «приводит к умалению личного бытия в индивидууме и во всяком соборном субъекте» (там же: 376).

Здесь естественно может возникнуть вопрос: «Является ли самобытность культуры стремлением к эгоистическому самоутверждению»? Карсавин дает на него отрицательный ответ, поскольку как для существования социальных групп необходимы индивиды, так и для существования человечества необходимы самобытные национальные культуры. При этом, чем богаче и разнообразнее будут эти культуры, тем богаче будет человечество. «Всякий индивидуум, - пишет в связи с этим Карсавин, - есть свободное и своеобразное выражение "первичной", т.е. ближайшей к нему соборной личности или социальной группы. Но и всякая социальная группа может быть действительною личностью лишь в том случае, если она не только выражается в индивидуумах, но и сама выражает в себе высшую соборную личность. Так евразийско-русская культура может обладать личным бытием своего субъекта только потому, что она своеобразно осуществляет человечество и сама осуществляется в ряде соборных личностей или наций» (там же: 378).

Концепция «симфонической личности», таким образом, служила теоретическим фундаментом обоснования индивидуальности, самобытности культур, а также взаимосвязи индивида и общества, национальной культуры и человечества.

Важнейшую роль при определении самобытности русской культуры евразийцы отдавали географическим факторам. Если Н.Я. Чаадаев отмечал, что «определяющим началом у нас служат географические условия» (17: 480) и вследствие этого Россия выпала из истории, то евразийцы, напротив, исходя из того же основания, доказывают уникальность исторического развития русской культуры. Согласно евразийству, «каждый народ, развиваясь в определенной географической среде, вырабатывает свою национальную, этическую, правовую, языковую, обрядовую, хозяйственную и политическую формы» (4: 80). На основе этой мысли евразийцы сформулировали теорию месторазвития, согласно которой «место», где происходит «развитие» народа или государства, в значительной степени предопределяет траекторию и смысл этого «развития» вплоть до того, что они становятся неотделимы. Поэтому универсальной модели развития культур и народов быть не может, многообразие ландшафтов Земли порождает многообразие культур, каждая из которых имеет свои циклы, свои внутренние критерии, свою логику. Ни одно место- развитие не имеет права претендовать на то, чтобы быть эталоном для остальных. Каждый народ имеет свою модель развития, свое время, свою рациональность и должен быть понят и оценен, исходя из внутренних оригинальных критериев.

Таким образом, евразийству в определенной степени присущ географический детерминизм. Так, например, А.Г. Дугин отмечает, что «климат Европы, миниатюрность ее пространств, влияния ее ландшафтов породили специфическую европейскую цивилизацию, в которой преобладают влияние леса (Северная Европа) и побережья (Средиземноморье). Другие ландшафты породили другие типы ци- вилизаций: степные массивы - кочевые империи (от скифов до тюрок), пустыня - аравийскую (исламскую) цивилизацию, лессовые почвы - китайскую, островное высокогорье - японскую, слияние леса и степи - русско-евразийскую» (4: 80).

Евразийцы полагали, что кроме географического положения огромную роль в развитии индивидуальной культуры играют народы как основные субъекты культурного развития. Они утверждали, в отличие от славянофилов, что русско-евразийская культура не является чисто славянской, так как огромную роль в ее развитии сыграл, так называемый туранский фактор. Под туранцами здесь понимаются народы, прежде всего, тюркского происхождения: хазары, половцы и особенно монголо-татары. Поэтому отличительной чертой русско-евразийской культуры евразийцы признавали ее много- национальность. Особенно большое внимание они уделяли монголо-татарскому влиянию на Россию, которая, с их точки зрения, является «наследием Чингисхана», как в географическом, так и в политическом плане.

Отсюда выстраивается и своеобразное понимание русской истории. Н.С. Трубецкой прямо заявлял, что «взгляд, по которому основа русского государства была заложена в так называемой Киевской Руси, вряд ли может быть признан правильным» (13: 291). Киевская Русь, по его мнению, представляла собой речную культуру, которая в политико-экономическом плане была северной периферией Византии. Непосредственной преемственности между Московским Царством и Киевской Русью не существует. Именно Чингисхан, согласно Трубецкому, выполнил «историческую задачу, поставленную самой природой Евразии - задачу государственного объединения» (там же: 297). По его мысли, реки в Евразии расположены мериди- ально и образуют множество речных систем изолированных друг от друга, степь - это единая дорога, связывающая восток и запад. Соответственно, тот, кто овладеет степью, овладеет и всей Евразией, что и сделал Чингисхан.

Более того, евразийцы полагают, что монголо-татарское иго сыграло скорее положительную, чем отрицательную роль в русской истории, поскольку позволило избежать европейского влияния и сохранить национальную культуру, духовным стержнем которой является Православие. В связи с этим евразийцы подчеркивали веротерпимость монголов. Согласно Трубецкому, Чингисхан «считал ценными для своего государства только людей искренне, внут- ренне религиозных, но... не навязывал своим подчиненным какой- либо определенной религии» (там же: 305). Монголо-татарское иго вызвало глубокое духовное потрясение, что, в свою очередь, пробудило мощный религиозный подъем.

Большое влияние, согласно евразийству, монголы оказали на становление русской государственности, и в итоге, вместо множества удельных государств, русские князья, усвоив «технику монгольской государственности», создали единое государство, выросшее из улуса Золотой Орды. Но идея монгольского кочевого государства оказалась России чуждой, поэтому она получила новое христианско-византий- ское обоснование. «Так свершилось чудо превращения, - пишет Трубецкой, - монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую» (там же: 313).

Московский период русской истории евразийцы оценивали как время высшего подъема русско-евразийской государственности, поскольку в этот период Россия была целостной культурой. «Всякий русский независимо от своего рода занятий и социального происхождения принадлежал к одной и той же культуре, исповедовал одни и те же религиозные убеждения, одно и то же мировоззрение, один и тот же кодекс морали, придерживался одного и того же бытового уклада. Различия между отдельными классами были не культурные, а только экономические и сводились не к разнице в качестве духовных и материальных ценностей..., а исключительно к количеству этих ценностей» (там же: 323-324). Религия тогда, согласно Трубецкому, проникала в быт и политическую сферу. Религиозная государственная идеология во главу ставила царя, как воплощение национальной воли, как лицо, принимающее ответственность за грехи нации перед Богом и поэтому самодержавная власть воспринималась как нравственный подвиг. При этом евразийцы подчеркивали, что тогдашняя оценка православия как русской веры приводила к тому, что языковые и физические признаки русской национальности считались не существенными, главным было «бытовое исповедни- чество православия». Таким образом, по убеждению евразийцев, русским был чужд национализм, русско-евразийское государство уже московского периода было многонациональным, но эта много- национальность не разрушала, а укрепляла его единство и единство Евразии как культурно-политического целого.

Следующий период русской истории, начавшийся с реформ Петра, евразийцы рассматривают как искажение евразийского пути развития

России. Поскольку Петр I, хотя и выполнял важнейшую задачу обороны против Запада, для решения которой он стал заимствовать европейскую технику, но он настолько этим увлекся, что превратил заимствование в самоцель. Поэтому результаты петровской политики оказались прямо противоречащими изначальной цели, поскольку, по словам Трубецкого, «никакое иностранное завоевание не разрушило бы так всей национальной культуры России, как реформы Петра, предпринятые первоначально для обороны России от иностранного завоевания» (там же: 335). Весь петербуржский период, в связи с этим, оценивался евразийцами как период «антинациональной монархии» или «Романо-германского ига». Европеизация России привела к тому, что значительно более глубокой стала пропасть между простым народом и дворянской верхушкой, усвоившей плоды западной цивилизации, т.е. кроме количественно-экономических различий между классами русского общества появились еще и культурные. Это в итоге и привело Россию к революции, которая по оценке евразийцев стала закономерной, естественной реакцией евразийского народа на господство европеизированной псевдорусской бюрократии.

В связи с этим, советский период в развитии русской культуры был воспринят еврайзицами как стихийное возрождение России-Ев- разии, так как в СССР, с одной стороны, провозглашается равенство народов, уничтожается культурная пропасть между верхами и низами, привлекаются к государственному строительству широкие слои народа, но в тоже время все это происходит под знаменем совершенно ложной, по мнению евразийцев, европейской, по своему происхождению, коммунистической идеологии. Поэтому для подлинного возрождения русско-евразийской культуры необходима, на их взгляд, прочная опора на национальные традиции и духовно-нравственный идеал русского православия. Отсюда евразийцы выводят принцип сочетания традиции и революции, так как «русская революция, - писал П.Н. Савицкий, - покончила с Россией как частью Европы. Она обнаружила природу России как особого исторического мира, ... в котором есть самостоятельная культурная традиция» (12: 284). Благодаря наличию собственной культурной традиции, по его мнению, евразийский народ может стать самим собой, то есть неповторимой индивидуальной личностью. Для реализации этого культурного потенциала необходима особая государственно-правовая система, отвечающая целям культурного развития.

2. Государство и право в философии евразийства

В социальной философии евразийства затрагивается целый ряд фундаментальных проблем права, а именно соотношение права и нравственности, прав и обязанностей, равенства и свободы.

В евразийской трактовке соотношения права и нравственности, этическая и правовая сферы разводятся по нескольким основаниям. Так, например, Л.П. Карсавин выделял четыре признака, отличающих нравственность от права: 1) право, по его мнению, связано только с идей справедливости, которую он относит к низшей сфере нравственности; 2) право формально и охранительно: формально, поскольку «в формах права возможна и деятельность безнравственная»; охранительно, поскольку способно сохранить лишь данный уровень духовно-нравственного развития, но «не может сделать людей нравственно более совершенными» (8: 406); 3) право нормативно, следовательно, по мнению Карсавина, условно и относительно, тогда как нравственное требование нормативно невыразимо и благодаря этому безотносительно; 4) право обладает принудительным характером, тогда как нравственное требование не принуждает, поскольку религиозно-нравственная воля «свободно согласуется с Абсолютным» (10: 406).

В итоге, Карсавин утверждает, что право, лишенное связи со своим религиозно-нравственным идеалом и Богом, «теряет принципиальную и абсолютную свою обоснованность и из права, основанного на справедливости, превращается в произвол, сохраняющий, в лучшем случае, лишь форму права, его мертвую оболочку» (8: 407). Не смотря на существующие различия между правом и нравственностью, право должно ориентироваться на определенный духовно-нравственный идеал, который выступает в качестве высшей цели права.

В связи с этим необходимость правовой системы продиктована прежде всего тем, что существующее общество не совершенно и нуждается во внешней системе нормативно-правового регулирования. Кроме того, вследствие несовершенства эмпирически действительных «симфонических личностей» естественным порядком общественного бытия является неравенство. «Во всякой соборной личности, - как отмечает Л.П. Карсавин, - должен всегда быть преимущественный носитель и выразитель ее целостности и единства» (8: 373). Этим обосновывается необходимость социальной дифференциации, при которой образуется определенный пра- вящий слой, носитель государственной власти и единства общества, но здесь же возникают определенные разногласия и даже борьба высшего слоя с «низшими соборными и индивидуальными субъектами» (там же: 374).

Отсюда неизбежным, с точки зрения Карсавина, является установление правовых границ между сферами государства и гражданского общества и определенное правовое ограничение эгоистических проявлений индивидуального бытия личности.

На этом основании евразийцы признают традиционный тезис для русского консерватизма о первенстве коллективных прав по отношению к правам человека. Сама идея верховенства прав человека, по их общему мнению, является продуктом индивидуалистического мировоззрения, присущего европейской культуре. Противопоставляя «Россию-Евразию» Европе, А.Г. Дугин полагает, что концепция «прав человека» является опорой глобализма, атлантизма и вестер- низации, тогда как концепция «прав народов» составляет основу евразийской философии права. В связи с этим он утверждает, что «для евразийства „народ" первичен по отношению к „индивидууму"... „человек" сам по себе есть клон, голем, биоробот, ... все богатство жизни заключено в этносах, в языке, культуре» (5: 598). Соответственно, рассматривая русские правовые традиции как порождение самобытной культуры, евразийцы стремятся к выявлению тех специфических принципов права, на которых сформировалась данная традиция. В данном случае, в русском консерватизме существенную роль играет его антииндивидуалистическая направленность.

Наибольшее внимание отечественных консерваторов в осмыслении проблемы прав человека уделяется проблеме соотношения прав и обязанностей. Детальное обоснование необходимости органической взаимосвязи прав и обязанностей человека дал один из ведущих теоретиков евразийства Н.Н. Алексеев в своей концепции правообязан- ности, развивавшейся до него представителями органической школы в Германии, славянофилами, Ф.М. Достоевским, П.И. Новгородце- вым и С Л. Франком в России.

Концепция правообязанности Н.Н. Алексеева направлена на выявление основных типов правовых отношений между индивидами и социальными группами, при этом он акцентирует внимание на том, что эти типы обусловлены культурными традициями, и соответственно ставит своей главной задачей выявить такой тип отношений, который наиболее соответствует российским традициям.

Алексеев определяет право или «правомочие» как «свободную возможность к совершению каких-либо положительных или отрица- тельных действий, допущенных законом, обычаем или каким-либо другим источником права». В свою очередь, обязанность он понимает как «вынужденность каких-либо положительных или отрицательных действий, безразлично, проистекает ли она из внутренних побуждений или из внешнего давления» (2: 324). На основе взаимосвязи права и обязанности возникают правовые отношения, которые, по его мнению, могут носить односторонний и многосторонний характер. В первом случае правам одного лица соответствуют обязанности другого, во втором - каждый участник правоотношения обладает правами и обязанностями.

Основное внимание Алексеев сосредоточивает на многостороннем типе правовых отношений, которое он делит на два вида: механический и органический. Механические правоотношения, по его мнению, характерны для буржуазного общества. В одном случае, они строятся на принципе «я распоряжаюсь своим и тебя не трогаю, не тронь меня и ты», т.е. «на одной стороне правоотношения имеется право лица, внешне соединенное с отрицательной обязанностью, воздерживаться от каких-либо действий, и на другой стороне также имеется подобное право, соединенное с подобной же отрицательной обязанностью терпения» (там же: 325). В другом случае, механические правоотношения основываются на договоре, на принципе «ты мне - я тебе», когда сочетается «на одной стороне право и положительная обязанность и на другой стороне - право и положительная обязанность» (там же: 326). Алексеев полагает, что в данном случае право не предполагает необходимым образом обязанности, поэтому связь между ними оказывается чисто внешней, случайной, механической. Он указывает, что при данном типе правовых отношений нравственные принципы зачастую противоречат юридическим принципам, право и мораль лишаются своей взаимосвязи. Индивидуальная изоляция, эгоизм, стремление к наживе и т.п. оказываются причиной и следствием таких отношений, исконно присущих, с точки зрения евразийского мыслителя, человеку западной культуры.

Алексеев позитивно оценивает органический тип правовых отношений, при котором право «...пропитывается обязанностью и обязанность правом». Именно этот тип он и определяет как право- обязанность - «внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей» (там же). Органические правоотношения, согласно Алексееву, могут быть трех видов: 1) когда правообязанностям с одной стороны соответствуют положительные обязанности с другой. В этом случае субъект власти (монарх) воспринимает свою власть не только как право, но и как обязанность служения в отношении к объекту власти (подданным); 2) когда правообязанностям с одной стороны соответствуют отрицательные обязанности с другой. Такой тип Алексеев обнаруживал в отношениях между помещиком и крепостными крестьянами; 3) когда правообязанностям с одной стороны соответствуют правообязанности с другой. Последний тип правоотношений Алексеев признает совершенным, соответствующим понятию общественного идеала. «Он мог бы быть осуществлен в том случае, - замечает Алексеев, - если бы ведущий слой государства проникся бы мыслью, что власть его не есть право, а и обязанность; и если в то же время управляемые не были бы простыми объектами власти, не были бы только носителями обязанностей, положительных и отрицательных, но и носителями правомочий» (там же). По его мнению, органические правоотношения существовали в истории России. Он даже полагает, что намечались и зачатки идеального типа правоотношений, они касались отношений между представителями служилого сословия и царя, когда каждая сторона воспринимала свои права как обязанность служения.

На этом основании Алексеев делает вывод о противоположности традиций правовых отношений в России и Европе, поскольку на Западе в период феодализма господствовали односторонние правоотношения, а с приходом капитализма установились многосторонние механические правоотношения, при этом «в государственной жизни начало „права" преобладало над началом „обязанности" (там же). Такой строй, по его мнению, оказывается внутренне противоречивым, поскольку один человек воспринимает другого как предел своих прав и свободы, а государство вырождается в «ночного сторожа», что в итоге может привести к тотальному отрицанию государственной власти, и, следовательно, к распаду общества. В России же, по мнению Алексеева, доминируют обязанности над правами, при этом обнаруживается потенциал достижения гармонического сочетания прав и обязанностей, результатом которого является соединение свободы и повиновения, «однако же, свобода эта понималась бы не как свобода договора (по Руссо), но как свобода органической принадлежности к целому» (там же).

Основополагающий тезис об органической взаимосвязи прав и обязанностей Алексеева полностью соответствует сложившейся в рамках русской консервативной традиции философии права. Этот тезис можно сопоставить с утверждением J1.A. Тихомирова и Т.П. Победоносцева, согласно которому сознание права необходимо вытекает из сознания обязанности долга. Поэтому можно полностью согласиться с А.С. Карцовым, что правовая идеология русского консерватизма «соглашается признать какое-либо личное право исключительно при условии возложения на субъекта этого права обязанности, корреспондирующей предоставленному правомочию» (9: 145).

Концепция органической взаимосвязи прав и обязанностей человека непосредственным образом отражается и на специфике консервативного понимания свободы человека. Поскольку объем прав человека напрямую указывает на степень его свободы, а объем обязанностей - на степень его зависимости, то совпадение прав и обязанностей есть ничто иное, как совпадение свободы и необходимости. Индивидуальная свобода является высшей ценностью для либерализма, а в контексте консервативной традиции речь идет скорее не о свободе индивида, а о свободе личности. Как указывает А.Г. Дугин, в западноевропейской (либеральной) теории права «фигурируют индивидуумы как частное и договорное сообщество как продукт связей частного» (7: 527). Тогда как евразийская (консервативная) теория права имеет дело с личностями, которые представляют собой «отдельные выражения единого - общины, народа, государства», а не самостоятельные автономные единицы (там же: 528). Соответственно, личность как выражение целого может обладать свободой посредством подчинения целому и пользоваться ею только в рамках доставшихся от предков институтов и традиций.

Своеобразие политической концепции евразийства обусловлено пониманием культуры как «симфонической личности». Государство по отношению к культуре выступает как форма выражения ее целостности, подчиненная целям культуры, поэтому государство вторично, а культура первична. При этом государство понимается не просто как одна из сфер культуры, а как организация, которая реализует единство всех сфер, то есть осуществляет целостность культуры.

В качестве основных признаков государства Л.П. Карсавин выделял:

1) существование преимущественного субъекта государственности, т.е. правящий слой, 2) организацию, как форму бытия и деятельности правящего слоя, 3) организационные формы, определяющие его отношение к другим частным соборным субъектам, индивидуирующим целое, и, конечно, к индивидуумам, 4) область его, правящего слоя, деятельности, т.е. его суверенную власть и внешние пределы ее действенности или территорию.

В связи с тем, что евразийцы признают необходимость огосударствления всех сфер культуры, их нередко обвиняли в этатизме и даже в тоталитаризме. Одним из первых с такой критикой выступил Н.А. Бердяев. Он отметил, что, согласно доктрине евразийцев, «государство объемлет все сферы жизни и совершенное государство окончательно должно захватить все сферы жизни, организовать всю жизнь, не оставив места для свободного общества и свободной личности» (3: 305). Евразийцы, в свою очередь, не отрицали положительного значения этатизма, но отмечали, что не нужно смешивать «механистический этатизм» и «диалектический этатизм». Первый свойственен советскому строю и не знает своих пределов, а второй «знает себе противоположное и осознает свои пределы» (8: 286). Этим пределом является сфера частного, индивидуального бытия человека. Карсавин отмечал в соответствии с концепцией «симфонической личности», что «государство всегда стремится расширить свою сферу и растворить в себе индивидуальные и частные; но в этом движении оно наталкивается на известный предел, за которым начинается гибель индивидуаций и потому и его самого» (там же: 375).

Если большинство отечественных консерваторов отдавали предпочтение монархии как наиболее адекватной для России форме правления, то для евразийцев форма правления является не принципиальной. Представители классического евразийства полагали, что русское (евразийское) государство должно быть построено на принципах идеократии и демотии, которые, с их точки зрения, гораздо важнее монархических и республиканских принципов. Таким образом, для евразийцев первостепенную роль играет не форма правления, а политический режим. Принципы идеократии и демотии оказываются прямо противопоставленными принципам европейской либеральной демократии.

Само понятие идеократии истолковывается евразийцами как «власть идеи» и «власть идеала». Представитель современного евразийства А.Г. Дугин пишет, что в основе идеократии лежит «представление о государстве и обществе как реальности, призванной осуществить важную духовную и историческую миссию» (6: 514). Он утверждает, что данный подход основан на особом представлении о смысле человеческого существования, в котором сочетаются характерные для философии Маркса и Ницше понимание человеческой личности не как данности, а как заданности, и общее стремление русской философии «говорить не об отдельном индивидууме, но об общей цельной общности, переносить антропологическую проблематику на коллектив» (там же: 515). Как видим, при таком подходе ставится задача не индивидуального самопреодоления, а коллективного, соборного преображения в духе православно-христианского учения. Выполнение этой задачи видится Дугину возможным при возведении принципа идеократии в государственную норму, а это означает, что все государственные институты должны основываться на идеалистических принципах. Дугин утверждает также, что нужно ставить «эстетику и этику над прагматизмом... легитимизировать превосходство героического типа над типом торгашеским» (там же).

В сущности, евразийская идеократия означает не что иное, как принцип тотального единомыслия граждан, преданность общей идее. Дугин даже использует термин Юлиуса Эволы «анагогический тоталитаризм» для описания сущности идеократии. И евразийцы действительно обнаруживали элементы идеократии в тоталитарных режимах СССР и Германии, сам тоталитаризм оценивался ими как положительное явление, неприемлемым для них были лишь идеологии этих режимов, основанные в одном случае на принципах экономизма, а в другом - на расовой теории. В качестве единственно приемлемой «идеи-правительницы» евразийцы считали православие, поскольку «только это могло бы обеспечить тоталитарным режимам сакральную инвеституру» (там же).

Н.С. Трубецкой выделил целый ряд принципов идеократии: 1) наличие общего мировоззрение; 2) готовность принести себя в жертву; 3) отсутствие личного, классового и национального эгоизма и своекорыстия; 4) служение и жертвенность по отношению к своей культуре и государству. Результатом осуществления данных принципов является, по Трубецкому, полное преодоление индивидуализма, как личного, так и классового и национального. И в таком случае «человек, - пишет он, - будет сознавать не только самого себя, но и свой класс и свой народ как выполняющую определенную функцию часть органического целого, объединенного в государство» (15: 198).

Демотия, в свою очередь, как полагают евразийцы, также составляет противовес либеральной демократии. Она определяется как «органическая демократия», в отличие от «механицистской» европейской демократии. Если последняя предполагает свободную волю каждого индивида, участие которого в общей судьбе народа осуществляется путем голосования, и таким образом «воля народа» предстает как простая сумма индивидуальных независимых воль, то демотия предполагает соучастие «не только ныне живущих, со- вершеннолетних граждан..., но некого особого существа, народного духа, который складывается из мертвых, живых и еще нерожденных, из общего естественного пути народа как общины сквозь историю» (7: 529). По словам Н.Н. Алексеева «современная демократия есть олигархия живущего ныне взрослого поколения над нацией как целым». Поэтому он считает, что государство должно выражать действительную волю народа и, хотя западная демократия провозглашает суверенитет народа, на практике он представляет лишь «механический агрегат мнений отдельных людей достигших политической зрелости», а народ - это не случайный набор граждан, но совокупность исторических поколений (1: 344-345). Поэтому, действительная демократия, с позиций евразийства, и есть демотия, осуществляющая волю народа как органического целого в неразрывной связи с исторической традицией и перспективой.

В целом, государство, построенное на принципах идеократии и демотии, предстает, в интерпретации евразийцев, как некая мистическая сущность, духовная община, в которой роль и место человека определяется его степенью соучастия в общей судьбе государства, преданности общей идее и самоотречения во имя общего блага. Само государство по отношению к человеку предстает как высший мирской авторитет, направляющий его к высшей цели существования, способствующий духовно-нравственному преображению человека.

Выводы 1.

В социальной философии евразийцев культура предстает как целостный, индивидуальный, самобытный организм - «симфоническая личность». Уникальность каждой культуры обусловлена, согласно евразийству, природно-географическими, этно-национальны- ми и духовными факторами. В соответствие с этим самобытность русской культуры выражается в особом географическом положении, соединяющим культурные миры Европы и Азии, взаимодействии славянских и туранских народов, а также в особом религиозном сознании. Проблема отношения человека к культуре решается на основе диалектики части и целого. Тем самым, человек как часть общества предстает как необходимое условие социокультурного бытия, а последнее - как важнейших фактор развития личности. 2.

Евразийская философия права непосредственно продолжает консервативную традицию русской мысли XIX века. В ее основе лежат идеи органического единства прав и обязанностей человека, приоритета коллективных прав перед индивидуальными, признание необходимости подчинения правовых норм религиозно-этическому идеалу, как важнейшему средству духовного развития личности.

3. Основу евразийской концепции государства составляют понятия идеократии и демотии. Тем самым, евразийцы, в отличие от представителей классического консерватизма, не являются приверженцами монархических принципов, но также считают, что идеальный государственный порядок возможен только при наличии солидарности всех граждан, общей цели и способности человека к самопожертвованию ради общего блага. Государство мыслится евразийцами не просто как форма организации общества, а как духовная община граждан, где каждый человек связан с другими не только экономическими, классовыми, корпоративными и политическими интересами, а единым духовно-нравственным идеалом.

Вопросы и задания для самопроверки 1.

Какие идеи славянофилов Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева получили свое развитие в евразийстве? 2.

Как в концепции «симфонической личности» Л.П. Карсавина решается проблема соотношения человека и общества, национальной и общечеловеческой культуры? 3.

Соответствует ли действительности, на ваш взгляд, евразийское понимание исторического развития России? 4.

В чем состоит своеобразие евразийской концепции права? 5.

Что такое идеократия и демотия?

Библиографический список

1 .Алексеев Н.Н. Евразийцы и государство // Основы Евразийства. - М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 336-350. 2.

Алексеев Н.Н. Обязанность и право // Основы Евразийства. - М.: Арк- тогея-Центр, 2002. - С. 324-335. 3.

Бердяев НА. Утопический этатизм евразийцев // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн / ред., сост. Л.И. Новикова, И.Н. Сиземская. -М: Наука, 1993. - С. 292-306. 4.

Дугин А.Г. Основы евразийской идеологии // Основы Евразийства. - М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 77-100.

5 .Дугин А.Г. Права народов и права человека // Основы Евразийства. - М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 595-603. 6.

Дугин А.Г. Преодоление Запада: Эссе о Н.С. Трубецком // Основы Евразийства. -М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 503-520. 7.

Дугин А.Г. Теория евразийского государства // Основы Евразийства. - М: Аркгогея-Центр, 2002. - С. 521-533. 8.

Карсавин Л. П. Основы политики // Основы Евразийства. - М.: Арк- тогея-Центр, 2002. - С. 367-411. 9.

Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма. - М.: Моск. обществ, науч. фонд, 1999. - 223 с. 10.

Макаров В.Г. «Pax rossica». История евразийского движения судьбы евразийцев // Вопросы философии. - 2006. - № 2. - С. 101-117. 11.

Пащенко В.Я. Социальная философия евразийства. - М.: Альфа-М, 2003.-368 с. 12.

Савицкий П.П. Евразийство как исторический замысел // Основы Евразийства. -М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 281-294. 13.

Трубецкой П. С. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока государства // Наследие Чингисхана. - М.: Эксмо, 2007. - С. 291-367. 14.

Трубецкой П. С. Европа и человечество государства // Наследие Чингисхана. - М.: Эксмо, 2007. - С. 79-148. 15.

Трубецкой НС. Об идее правительнице идеократичесюш государства// Основы Евразийства. -М.: Арктогея-Центр, 2002. - С. 194-200. 16.

Флоровский Г.В. Евразийский соблазн // Из прошлого русской мысли. - М.: Аграф, 1998. - С. 7-27. 17.

Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избр. письма: В 2 т. - Т. 1.-М.: Наука, 1991.-798 с.

1

В статье рассматриваются, в соотнесении с данными современной науки и актуальными геополитическими тенденциями, ключевые идеи основателей евразийства П.Н. Савицкого и Н.С. Трубецкого. Развивавшиеся классиками евразийства представления о туранском культурном типе и принадлежности к нему восточных славян следует признать, особенно в связи с открытиями в области ДНК-генеалогии и развитием лингвистики, ошибочными. Связанные с заимствованиями из классической геополитики аспекты мировоззрения евразийцев: представление о различии Моря и Суши как источнике междгосударственных конфликтов, недооценка значения морской деятельности для России, расходятся с геополитическими тенденциями нашего времени. Подходы П.Н. Савицкого, направленные на снижение отрицательных следствий высокой континентальности большей части территории России («принцип континентальных соседств», стремление к самодостаточности страны), актуальны и заслуживают развития. Эти подходы требуют нового осмысления, учитывающего территориальный объем современной России.

самодостаточность

морская деятельность

континентальность

самосознание

туранский тип

евразийство

1. Безруков Л.И. Континентально-океаническая дихотомия в региональном и международном развитии. – Новосибирск: Гео, 2008. – 369 с.

2. Белановская Е.В., Белановский О.П. Генетические следы исторических и доисторических миграций: континенты, регионы, народы//Вестник ВОГ и С (Вавиловского общества генетиков и селекционеров). – Т. 13. – C. 401-408.

3. Гаплогруппа N (Y-ДНК). [ Электронный ресурс]. URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/

4. Дугин А.Г. Евразийский триумф // Савицкий П.Н. Континент Евразия. – М.: Аграф, 1997. – C.433-453.

5. Задонщина // Литература Древней Руси. Хрестоматия. – М.: Высшая школа, 1990. – C.219-226.

6. Макиндер Х. Географическая ось истории // Классика геополитики, 20-й век. – М., 2003. –C.9-30.

7. Морской транспорт // Большая советская энциклопедия. Т. 16. – М.: Советская энциклопедия, 1974. – C.598-601.

8. Никольский А.Ф. Теория устойчивого развития и вопросы глобальной и национальной безопасности (начала теории современного социализма). – Иркутск: Сибирская книга, 2012. –252 с..

9. Новгородские былины. – М.: Наука, 1978. – 456 с.

10. Ностратические языки. [Электронный ресурс]. URL:http://ru.wikipedia.org/wiki/

11. Петров В.Л. Геополитика России. – М.: Вече, 2003.

12. Попов П.Л. О траекториях распространения культурных влияний в системе «Европа-Россия-Азия» // Историческая география Азиатской России. – Иркутск, 2011. – С.70-72.

13. Савицкий П.Н. Континент Евразия. – М.: Аграф, 1997. – 464 с.

14. Слово о полку Игореве. – М.: Художественная литература, 1987. – 221 с.

15. Солоневич И.Л. Народная монархия. – М.: Феникс, 1991. – 512 с.

16. Союз советских социалистических республик // Большая советская энциклопедия. – Т. 24. – М.: Советская энциклопедия, 1977. – 575 с.

17. Трубецкой Н.С. О туранском элементе и русской культуре // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. – М., 1993. – C.59-77.

18. Трубецкой Н.С. Общеевразийский национализм // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. – М., 1993. – C. 90-100.

19.Уральские языки // [Электронный ресурс].URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/

20.Флоровский Г.В. Евразийский соблазн // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. – М. – C.292-301.

21. Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. – М.: Росспэн, 2007. – 544 с.

22. Atlas of the Human Journey. Geneticmarkers.[Электронный ресурс]. URL: https://genographic.nationalgeographic.com

Вопрос о цивилизационном положении России является важным для отечественной культурологической и геополитической мысли. За рубежом ему также уделяется немалое внимание. Является ли наша страна частью европейской, славянской, евразийской цивилизации, или особым государством-цивилизацией? В зависимости от ответа на этот вопрос различаются четыре концепции: западничество, славянофильство, евразийство, «изоляционизм». (Между крайними вариантами возможны некоторые переходы, комбинации; но не сводимая к таким переходам новая концепция едва ли вообще возможна.)

После событий, произошедших в нашей стране в конце 1980-х - начале 1990-х, этот вопрос стал особенно острым. Как профессионалы, так и общественность не могли не задуматься над историческим смыслом произошедших перемен и перспективах, путях самоопределения России в современном мире, в котором, возможно, возрастает геополитическое значение цивилизационных сходств и различий.

Обращение к существующим концепциям, разрабатывавшим проблематику места России в системе стран мира, сравнение этих концепций, их соотнесение с современностью, в этой исторической ситуации было естественно - и вполне закономерным является особенное внимание именно к евразийству.

Евразийство возникло в 20-30-е годы 20-го века, в белоэмигрантской среде. Евразийство имело некоторую преемственность с традициями позднего славянофильства, но отразило и понимание нереалистичности ряда его ключевых идей. Похоже, что евразийство было единственным направлением белоэмигрантской мысли, получившим значительное влияние в нашей стране уже в советское время - чему способствовали некоторые элементы евразийства, сближавшие его с советской социальной наукой (и сочетавшиеся с элементами, с ней несовместимыми).

Историческим фоном становления евразийства было определенное отчуждение России от Запада, произошедшее после Октябрьской революции. Вместе с тем в это время сохранялись территориальные приобретения Российской империи в Центральной Азии, сделанные в конце 19-го века, и нарастал процесс постепенного усиления значения Поволжья, Урала, Сибири в разных сферах жизни страны. Отличия от нынешних геополитических обстоятельств велики, но очевидны и некоторые важные совпадения.

После распада СССР враждебность Запада к нашей стране сохранилась; понимание этой реальности все более утверждалось в России, особенно с конца 1990-х годов. Большая часть славянских стран оказалась включенной в геополитическую орбиту Запада. Все это противодействовало влиянию западничества и славянофильства как геополитических концепций. Поэтому внимание закономерно сместилось в сторону евразийства (имевшего длительную историю развития) и «изоляционизма» (утвердившегося в постсоветскую эпоху и в некоторых важных аспектах сходного с евразийством). Поскольку враждебность Запада сохранялась вопреки переходу России к рыночной экономике и политическому плюрализму, возникла необходимость в раскрытии источников этого конфликта. И здесь было закономерным обращение к основным идеям классической геополитики; а именно евразийство наиболее тесно связано (по сравнению с другими рассматриваемыми концепциями) с этими идеями.

Считается, что первым геополитиком «в полном смысле слова» в России был П.Н. Савицкий, один из основателей евразийства . И возрождение геополитики в узком (или «полном») смысле слова в новой России, в 1990-е годы, связано с находящимися в русле евразийской традиции работами А.Г. Дугина. На стыке славянофильских и евразийских подходов находится версия геополитики, разрабатываемая в Академии геополитических проблем России . Вместе с тем, евразийство, по-видимому, в большей степени привлекает внимание теоретиков (геополитиков, культурологов) и общественности, а не правящих кругов России (ранее СССР) - это одна из парадоксальных ситуаций, связанных с евразийством.

Евразийство вызвало во время своего становления и продолжает вызывать до сих пор интерес и острую полемику. «Правду вопросов» евразийства признали даже авторы, не признававшие за ним «правду ответов» . Отметим в этой связи и такое обстоятельство: евразийство, несмотря на декларируемый традиционализм, расходится, в ряде важных пунктов, с российскими традициями, что приводило и приводит к обвинениям в некоем отступничестве.

Актуальность и противоречивость евразийства делает саму эту концепцию актуальным предметом научного исследования. В данной статье мы попытаемся рассмотреть основные идеи основателей евразийства - П.Н. Савицкого и Н.С. Трубецкого в соотнесении с некоторыми геополитическими реалиями нашего времени и с некоторыми научными знаниями, достигнутыми к настоящему времени и проливающими новый свет на происхождение народов Европы и Азии, их лингвистические и генетические связи.

Хотя не все основные идеи классиков евразийства получили продолжение у их современных последователей, все же немалая часть этого идейного наследия в современном евразийстве сохраняется. В раннем евразийстве некоторые идеи достаточно органично выводятся из других положений. В таких случаях принятие части наследия классиков евразийства повышает предрасположенность к принятию и возрождению в современных вариантах других его частей. Некоторые положения и их сочетания, свойственные евразийству, специфичны для него, некоторые же могли существовать до его возникновения, или возникать позже, но вне связи с ним. Поэтому заслуживает внимания - в том числе и в современном контексте - система базовых идей раннего евразийства в целом.

Рассмотрение положений раннего евразийства в современном контексте мы понимаем в двух аспектах: как анализ влияния современных научных знаний и геополитических реалий на оценку ответов, решений проблем, предложенных классиками евразийства; и как влияние этого научного и геополитического контекста на оценку значимости, остроты соответствующих вопросов. Мы рассматриваем только некоторые аспекты этой масштабной проблемной области. По некоторым вопросам, представляющимся в современном контексте особенно значимыми, мы высказываем и свою точку зрения, несколько выходя за рамки первого аспекта.

Положения классического евразийства мы относим к трем взаимосвязанным темам, обозначаемым как «евразийская идентичность», «значение контактов с кочевниками для Руси», «проблематика Моря и Суши». Именно в соответствии с этим делением мы и строим свое рассмотрение. Первая тема относится к культурологической сфере; вторая и третья - к геополитической.

2. О евразийской цивилизационной идентичности

Согласно взглядам основоположников евразийства, выраженных, например, в «Манифесте евразийства» , восточные славяне ближе в цивилизационном отношении «туранским» народам (тюркские, монгольские, угро-финские народы в границах Российской империи и СССР), чем к западным и южным славянам, не говоря уже о других народах Европы. А туранские (в том числе тюркоязычные) народы Российской империи - СССР, цивилизационно ближе к восточным славянам, чем, например, к туркам.

Очевидное противоречие этих взглядов с фактами языковой сферы евразийцы обходили, утверждая малую значимость языкового родства как элемента цивилизационной идентичности.

Труднее - с религиозными реалиями. Евразийцы не отрицали, напротив, подчеркивали культурообразующее значение религии; как и славянофилы - утверждали собственную религиозность, противопоставляли православие католицизму и протестантизму. (Для славянофилов такие взгляды были более органичны.)

Подчеркивание цивилизационного значения религии должно приводить и к подчеркиванию цивилизационного значения религиозных различий между восточными славянами, с одной стороны, и большинством «туранцев», с другой.

Эта трудность (противоречие евразийской культурологической концепции религиозным фактам при утверждении высокой значимости религии) не была убедительным образом преодолена.

Во второй половине 20-го века политическое значение религиозных различий очевидным образом возросло. Религиоведческие взгляды ранних евразийцев (считавшим, что мусульмане и буддисты на территории бывшей Российской империи тяготеют к переходу в православие), мало сказать - не подтвердились; в современных геополитических реалиях они выглядят слабыми.

Евразийцы считали, что восточные славяне родственны «туранцам» в расово-антрополгическом отношении, это родство - результат смешения в ходе многовековых контактов. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

В рамках традиционных антропологических исследований (краниология, одонтология, дерматоглифика) давно преобладал вывод о большом сходстве восточнославянских народов между собой и с западнославянскими народами (в данном случае очевидна аналогия антропологического и языкового сходства), вместе с тем о существенном сходстве русских с угро-финскими народами (несколько отдаляющим русских от остальных славян). Давно установлено и сходство, тех или иных уровней, восточнославянских и западнославянских народов с другими народами Европы (западноевропейскими, балканскими); славянские народы в основном попадали в некую среднюю (между северными и южными европеоидами Европы) группу типов. Угро-финские народы традиционно рассматривались как европеоиды (тяготеющие к северным группам типов), возможно, с небольшим монголоидным компонентом. Монголоидный компонент у русских тоже обычно признавался небольшим. То есть, с позиций традиционной антропологии, Россия, по расовому составу большинства населения - это не столько евразийская, сколько восточноевропейская страна. При этом существования какого-то расового фактора, объединяющего Западную, романо-германскую Европу и обособляющего ее от Восточной, по преимуществу славянской, традиционная антропология, как правило, не утверждала.

Элемент дискуссионности в определении значения монголоидных компонентов в составе угро-финских народов и русских, а также в вопросе о происхождении этих компонентов, их связи с вторжениями кочевников, в традиционной антропологии существовал и во времена становления евразийства, и позже.

Развитие исследований в области генетики человека привело к формированию новой и быстро растущей области знаний - ДНК-генеалогии. В ее рамках получены результаты, позволяющие с новых позиций взглянуть на данную проблематику.

Современная генетика человека оперирует понятием «гаплогруппа» - это генетическая ветвь, отмеченная определенной мутацией ДНК . Участок ДНК, претерпевший мутацию, может подвергаться новым мутациям, более или менее сильным. Так из более древних гаплогрупп возникают более поздние. Генетические маркеры гаплогрупп наследуются - некоторые по мужской, некоторые по женской линии. Факты, установленные в рамках ДНК-генеалогии в наше время, особенно на Западе, широко популяризуются, способны стать реальностью массового сознания. Рассмотрим относящиеся к нашей проблематике факты ДНК-генеалогии, только по гаплогруппам мужской линии, поскольку распространение гаплогрупп женской линии дает в общем сходную, но менее определенную картину.

Выяснилось, что в Европе преобладают среди гаплогрупп мужской линии родственные гаплогруппы R1b1 (свойственна Западной Европе, особенно кельтским и ассимилировавшим большие группы кельтов народам) и R1a1 (свойственна Восточной Европе, особенно балтам, восточным, частично западным славянам, особенно полякам). Преобладает мнение, что носителями этих гаплогрупп были носители языка, от которого произошла современная индоевропейская семья, расселившиеся в Европе и Западной Азии из евразийских степей в эпоху энеолита. Гаплогруппа R1b1 редка за пределами Европы, а R1a1 свойственна также таджикам, иранцам, высшим кастам Индии. В Европе также распространены гаплогруппы I1b (свойственна Восточной Европе, особенно Балканам) и I1a (свойственна Северо-Западной Европе, особенно германским народам). Эти гаплогруппы родственны между собой и специфичны для Европы (более отдаленные по родству гаплогруппы J распространены на Ближнем Востоке). Гаплогруппы I1b и I1a предположительно связываются с доиндоевропейским населением Европы. В некоторых регионах Европы (Балканы, Пиренейский полуостров) довольно широко распространена гаплогруппа Е, которая является одной из типичных также в Африке, но в Европе, за пределами указанных регионов, сравнительно редкая. Такова, в общем, картина распространения в Европе самых типичных для большей ее части гаплогрупп мужской линии .

Западная Европа («романо-германская», скорее «посткельтская») и Восточная Европа по гаплогруппам образуют две разные, но родственные общности.

Россия, в общем, является в генетическом отношении частью Восточной Европы. Исследователи приходят к выводу, что свойственная монгольским и древним тюркским народам гаплогруппа С в генофонде русских чрезвычайно редка .

Правда, пока обследованы больше русские центральных и северных районов России; группы русского населения, в течение многих поколений проживающие в Среднем и Нижнем Поволжье, на Южном Урале, в Сибири, особенно Восточной, несомненно, получили часть генофонда от местных этносов, частично или вполне монголоидных. Поэтому вероятно, что мнение о практическом отсутствии отличий генофонда русских от генофонда других народов Европы по встречаемости гаплогруппы C будет оставлено, но мнение о малости таких отличий подтвердится.

Однозначен вывод об отсутствии генетических последствий «монгольского ига» .

Подтверждается значение угро-финского компонента в русском генофонде. Свойственная угро-финским народам гаплогруппа N3 в северных русских популяциях является одной из типичных [там же]. Она встречается реже в центральной России и почти не встречается в Южной. В Белоруссии и на Украине она значительно менее частотна, чем в целом по России. За пределами России она высоко частотна в Финляндии, Эстонии, одной из типичных является в Литве, Латвии, в меньшей степени в Швеции, Норвегии.

Угро-финские народы в наше время живут в основном в Европе, но их генетические корни, или часть генетических корней - в Азии. Уральская лингвистическая общность (угро-финские+самодийские народы), по преобладающим в современной науке представлениям, сформировалась где-то на Южном Урале . Различные варианты гаплогруппы N встречаются, кроме угро-финских и других уральских народов, изредка в Восточной Азии, в том числе в Южном Китае. Встречается она, иногда с большой частотой (якуты) и у некоторых современных тюркоязычных народов, ассимилировавших значительные угро-финские или родственные угро-финнам группы. Родственная гаплогруппе N гаплогруппа O, в различных вариантах, свойственна многим монголоидным народам, особенно типична в Восточной и Юго-Восточной Азии, включая Китай, Вьетнам, Корею, большую часть Индонезии, в меньшей степени Японию.

Не рассматривая вопроса о том, как это отдаленное родство угро-финских народов с восточно-азиатскими по гаплогруппам мужской линии соотносится с их большим различием по традиционному расово-антропологическому делению, и вопроса о путях миграции общих предков в Европу и в Восточную Азию, можно констатировать некие азиатские связи угро-финнов и через них - русских. Эти связи оказались существенно иными, чем их представляли себе классики евразийства: они не сближают русских с тюркскими и монгольскими кочевниками Центральной Азии, вторгавшимися в Европу в 5-13 веках н.э.

Не сходны угро-финны с тюрками и в религиозном отношении. Почти все тюркские народы традиционно исповедуют ислам, почти все угро-финские - христианство. Политические связи, традиционная экономика - все это не сближает угро-финнов с тюрками.

Во времена ранних евразийцев существовала гипотеза о глубинном родстве алтайских языков (тюркских, монгольских, маньжчуро-тунгусских) с уральскими (угро-финскими и самодийскими). При этом было ясно, что даже в пределах каждой из этих семей степень сходства слаба (меньше, чем в пределах индоевропейской семьи языков), и даже само существование алтайской семьи проблематично (остается таковым и в науке нашего времени). В современной лингвистике достаточно влиятельна гипотеза, объединяющая несколько языковых семей Старого Света в единую макросемью, называемую ностратической. В нее входят и уральские, и алтайские, но также индоевропейские и некоторые другие языки . Иначе говоря, крайне далекое родство уральских и алтайских языков в современной науке гипотетически признается, но его избирательность устраняется или ослабляется.

Туранского типа, как таксона, объединяющего «уральцев», с одной стороны, и «алтайцев», с другой, не существует ни в каком смысле. И само это понятие «туранские», «уралоалтайские» народы, использовавшееся евразийцами , уже довольно давно исчезло из науки. С позиций современной науки связи с угро-финнами не сближают русских с большей частью «алтайских» этносов (кроме некоторых, в сложении которых имел значение угро-финский субстрат, таких, как казанские татары и чуваши).

Положение об избирательной культурно-исторической близости восточных славян с народами Центральной Азии - это часть концепции ранних евразийцев, самая специфичная для евразийства вообще (по сравнению с другими российскими концепциями-самоидентификациями), и вместе с тем, часть, наименее приемлемая в контексте данных современной науки.

3. О значении контактов с кочевниками для Руси

Центральное место в культурологических построениях евразийцев занимает утверждение о глубоком и положительном влиянии контактов с кочевниками на восточных славян, в том числе о положительном в целом значении татаро-монгольского господства на Руси. Здесь культурологические идеи тесно соприкасаются с геополитическими. Происхождение русской государственности евразийцы связывали с Московской Русью 14-15 веков, находившейся под влиянием монголо-татар.

Эти положения, ни во время их выдвижения, ни позже, не были приняты большинством профессионалов. Не обсуждая проблематику значения контактов Руси с кочевниками детально, мы сейчас отметим, что в массовом сознании, в исторической памяти русских, украинцев эти контакты выглядят совсем не так, как в концепции евразийцев. Обращение к фактам массового сознания, фактам коллективной самоидентификации, к произведениям прошлых эпох, отражающим факты коллективной самоидентификации, тем более оправдано в данном случае, потому что сами евразийцы придавали этой сфере социальных явлений большое значение - говорили даже о евразийском национализме ... Внимание науки к феноменам массового сознания к нашему времени еще более возросло.

Русские былины складывались в 11-16 веках; в это время происходили войны Руси со шведами, немцами, поляками, литовцами. Но в былинах почему-то нашли отражение именно войны с кочевниками. Даже в новгородских по происхождению былинах не отражена борьба с немецкой и шведской агрессией (хотя именно эта агрессия, по мнению евразийцев, и ранних и более поздних, была главной цивилизационной угрозой для Руси). Новгородские былины непосредственно не отражают и борьбы с кочевниками, говорят о внутренних русских конфликтах. Иногда, тем не менее, новгородские былины кратко упоминают о событиях монголо-татарского нашествия , но вовсе не упоминают о Ледовом побоище.

В эпических памятниках Руси - «Слове о полку Игореве» и «Задонщине» нет ни малейших признаков евразийского самосознания. В «Слове» половцы - противники русских - неоднократно называются «погаными» (то есть язычниками, нехристианами). Не столь уж и масштабная, по историческим меркам, война, в «Слове» отражена как событие, имеющее, по современной терминологии, черты столкновения социумов, принадлежащих к разным цивилизациям. В «Задонщине» говорится о Куликовской битве, и написано это произведение современником, вероятно, участником этой битвы, то есть в конце 14-го века, примерно через 200 лет после «Слова». Сравнение «Слова» с «Задонщиной» правомерно как из-за сходства их тем, так и из-за многочисленных цитат из «Слова», имеющихся в «Задонщине».

Бросается в глаза резкое усиление цивилизационного противопоставления русских и их противников в «Задонщине» по сравнению со «Словом». В «Слове» имеется противопоставление по этническому и религиозному признакам. В «Задонщине» русские противопоставляются татарам по четырем основаниям. Этническое противопоставление сохраняется, религиозное - резко усиливается. Постоянно подчеркивается, что бой идет «За землю Русскую, веру христианскую». Заметим, слово «православный» употребляется в «Задонщине» только один раз, а «христианский» - многократно. Кроме того, татары противопоставляются русским как потомки Сима потомкам Яфета (средневековый, основанный на Библии аналог современного суперэтнического деления народов). И это еще не все. Татары неоднократно называются словом «хинове», несомненно, от «Хина» - Китай. (Означает что-то вроде: «люди, подобные китайцам».) В «Слове» «хинове» встречаются гораздо реже.

«Задонщина» написана через 150 лет после завоевания Руси монголо-татарами. За это время, судя и по «Задонщине» и по многому другому, религиозное и этническое самосознание русских резко усилилось; но не потому, что монголо-татары были цивилизационно близки русским. Скорее наоборот, потому что религиозное, цивилизационное различие между русскими и монголо-татарами было резко выражено и остро осознавалось.

Отметим, что Х. Макиндер писал о стимулирующем влиянии нашествий азиатских кочевников на национальное самосознание многих западноевропейских народов. Но связывал это стимулирование именно с чуждостью кочевников по отношению к западным европейцам, заставлявшей сплачиваться в борьбе с ними .

Заметим, что общеславянское самосознание тоже не свойственно русским былинам. Терминов «славяне, славянский» ни в «Слове», ни в «Задонщине» нет. Но в них, как и в былинах, присутствует восточнославянское самосознание, поскольку слова «Русь», «русский» относились ко всем восточным славянам. Русские ощущали себя русскими и христианами, а не славянами вообще и тем более не евроазиатами.

Евразийцы справедливо отказались от односторонности большинства западников и славянофилов во взгляде на отношения Руси и Азии. Влияние Азии на Русь было не только отрицательным. Это не новая мысль: еще А.С. Пушкин (имевший, несомненно, мировоззрение западнического типа) отмечал, что заимствования из татарского в русском языке не следует рассматривать как ржавчину, что чужой язык распространяется не саблями и пожарами, а собственным обилием и превосходством. Впрочем, он же отметил, что заимствований из татарского в русском языке - всего около пятидесяти слов. Словарь языка Пушкина, изданный в наше время, включает более двадцати тысяч слов. Причем Пушкин, разумеется, не стремился использовать все слова русского языка, но наверняка стремился учесть (в числе этих 50 слов) все слова, идентифицированные им как заимствования из татарского. (Получается, татарских заимствований во времена Пушкина в русском языке было меньше, чем 0,25 %. Это в лексике; о грамматике и говорить нечего.)

Евразийцы, справедливо отметив неоднозначность влияния Азии на Русь, преувеличили его масштаб, и преувеличили значение вторжений кочевников как фактора, обусловливающего проникновение азиатских явлений на Русь. На самом же деле, многие азиатские явления (культурные, генетические) в России - это не результат вторжения кочевников на Русь, а наоборот, результат завоевания Русью (Россией) земель Орды, других частей Азии, и ассимиляции части местного населения, культурного взаимодействия с ним. Россия в 15-19 веках гораздо глубже (во всех отношениях) продвинулась в континентальную Азию, чем Азия когда-либо продвигалась на Русь. В контексте геополитических взглядов евразийцев это различие важно, о чем мы будем говорить далее.

Азиатских явлений в России больше, чем в Западной Европе, но явно меньше, чем европейских явлений (заимствованных и исконно славянских) в самой России. В составе генофонда русских элементы, характерные для азиатских кочевников, составляют, по данным современных генетических исследований, около 2 %. Далеко не достигает и 1 % доля тюркских заимствований в русском языке. Масштаб языковых заимствований хорошо отражает масштаб культурных заимствований вообще. Монгольских заимствований в русском языке почти нет.

Может быть, азиатские влияния ощутимо отдалили Россию от Европы, но не приблизили сопоставимым образом к Азии. (Приведем аналогию типологических расстояний с пространственными: 100 км от Москвы по трассе на Владивосток является практически ощутимым удалением от Москвы, но практически несущественным приближением к Владивостоку). То есть азиатские связи России скорее можно истолковать в духе «изоляционизма», чем евразийства.

И еще - азиатских явлений в России гораздо меньше, чем должно было быть (можно было бы ожидать), учитывая многовековые контакты России и Азии. Азиатские по происхождению инновации, как правило, проникали в Россию через Запад (этот факт нами рассматривался подробнее ). Это обстоятельство говорит одновременно и против евразийства (получается, что Россия не евразийская, а скорее европровинциальная страна), и за него - провинциальное отношение к Западу нужно преодолевать (понимание этого евразийцам свойственно). Здесь, впрочем, уместно вспомнить о скрытом евроцентризме евразийцев, отмеченном В.Л. Цымбурским. Согласно Цымбурскому, в России всегда (в том числе и основателями евразийства) отношения с Азией рассматривались в контексте более важных отношений с Западом . Сейчас мы эту тему подробно не рассматриваем. Во всяком случае, евроцентризм не исключает импульса к преодолению европровинциализма.

Положения ранних евразийцев о масштабности влияния кочевников на Русь и резкая акцентировка позитивных аспектов этого влияния - это одна из самых специфичных для евразийства вообще, вместе с тем, наименее обоснованных частей их концепции.

4. Россия и проблематика «Моря и Суши»

Евразийцы восприняли подходы немецкой политической географии (прежде всего, К. Ратцель), английской и немецкой геополитики (Х. Макиндер, К. Хаусхофер). Согласно взглядам К. Ратцеля, государство - это своего рода живой организм, укорененный в «почве», «земле». Очевидно, имеется в виду не просто природа, а особый (для каждого государства свой) природный выдел. Впрочем, соответствие государства «земле» не так однозначно: государство может расти (как и живой организм), расширять свою территорию (очевидно, за счет территорий, более или менее сходных с первоначально занимаемой). Из всего этого следует, между прочим, высокая вероятность геополитической конкуренции между странами, находящимися в сходных природных условиях.

Согласно идеям классика геополитики Х. Макиндера , основные коллизии международной политики разворачиваются между жителями «внешнего полумесяца», наименее континентальной части Европы, в основном островов и полуостровов, жителями высоко континентальной части Евразии («осевого региона», позднее получившего название «Хартленд»), и находящимися между теми и другими, испытывающими их давление жителями «внутреннего полумесяца» (умеренно-континентальные области Европы). Концепция Макиндера отразила (по-своему) реалии его времени - противостояние Великобритании, Германии и России. Но Макиндер, как это свойственно авторам социально-политических теорий, спроецировал современность на прошлое (сблизив, в геополитическом отношении, Россию с кочевниками прошлого) и будущее. Вместе с тем в прошлом геополитические реалии Европы и Северо-Западной Азии чаще были иными.

Многовековая борьба Западной Европы против исламского мира в Средние века (отражение нашествия арабов, крестовые походы), многовековое военно-политическое противостояние Германии и Франции (начиная с позднего средневековья до Второй мировой войны) едва ли соответствуют схеме Макиндера.

С позиций интересов своей страны Макиндер считал необходимым предотвращение союза Германии и России.

У Макиндера заимствованы (при этом нередко переосмыслены) многие ключевые идеи евразийцев: уже упоминавшееся сближение России с кочевым миром прошлого (у Макиндера оно было только геополитическим, евразийцы сделали его также цивилизационным), положения об «осевом» геополитическом значении «Евро-Азии» (этот термин употреблял Макиндер), о формировании в этом регионе в будущем экономического мира, недосягаемого для океанической торговли, о позитивном влиянии нашествий кочевников на Европу.

К. Хаусхофер, приняв идею противопоставления «моря» и «суши», выстроил, однако, геополитическую схему с позиций Германии как части «суши», считая целесообразным союз Германии и России, а также Японии (хотя она к «суше» не принадлежит).

Евразийцы, приняв оппозицию «моря» и «суши», в качестве основной геополитической идеи, вслед за К. Хаусхофером, построили геополитическую концепцию с позиций «суши», но главным геополитическим субъектом «суши» считали Россию (в территориальных рамках бывшей Империи и СССР). Оппозиция «море-суша» была воспринята евразийцами не как специфическая реалия 19-20 веков, но как «вечная». С этим связана идея культурного единства народов наиболее континентальной части Евразии (в широком смысле слова), их культурной обособленности от народов Западной Европы.

С точки зрения евразийцев, «Евразия в узком смысле слова» (примерно совпадающая с Российской Империей, СССР) - это особый физико-географический выдел , чем и обусловливается существование евразийской культурной общности народов.

Трудно найти страну, где идея немецкого «органицизма» (государство - организм, укорененный в «своей» почве), столь же плохо соответствует реальности, как в России. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Если сначала оконтурить территорию по границам Российской империи - СССР, а потом усреднить физико-географические характеристики, то отличия от Западной Европы будут действительно большими. Такого рода операция, однако, не дает достаточного основания считать некий ареал особым выделом. Но если сначала провести физико-географическое районирование Евразии (в широком смысле слова), то получить выдел, приблизительно совпадающий с «Евразией в узком смысле слова», не удастся. Территория России-СССР не однородна ни в широтно-зональном отношении, ни в орографическом отношении, ни по зонам удаленности от моря. (Например, в монографии Л.И. Безрукова имеется карта мира, где показаны зоны удаленности от моря; видно, что территория России-СССР пересекается с несколькими такими зонами.)

Особенно важно, в контексте обсуждения органицистски-геополитических подходов, что первичная территория великорусского этноса и первичная территория Московского государства находились в зонах сравнительно невысокой континентальности (причем первичная территория этноса - это почти приморская зона, где находится связанный в древности с морской деятельностью Новгород). Расширение этноса и государства почему-то пошло в другие, «чужие» зоны удаленности от моря, в высоко континентальные и ультраконтинентальные регионы. Аналогично - в «чужие» ландшафтно-широтные и орографические зоны и ареалы (из леса в степь и лесостепь, в лесотундру и тундру, с равнины - в горные области в низменности...).

Нетрудно понять, почему это произошло. В 8-10 веках к востоку от славян жили угро-финские племена, в то время отстававшие в культурном отношении, не способные поэтому оказать эффективного сопротивления славянской колонизации. В определенный исторический период, в 15-16 веках, неевропейские соседи Руси резко отстали от нее в развитии, особенно в военном отношении, чем и была обусловлена быстрая экспансия Руси, особенно в восточном и южном направлениях. Соотношение потенциалов стран, способных претендовать на определенные территории, в данном случае имело большее значение, чем физико-географические характеристики этих территорий, их (территорий) «органичность» или «неорганичность» для геополитических конкурентов.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что приблизительно к этому времени относятся и первые проявления колониальной экспансии западных европейцев. И западноевропейская, и русская экспансии в значительной мере опирались на водный транспорт - морской в первом случае, речной во втором. Инициатива в отношениях Европы и Азии в эту эпоху переходит к Европе. Именно в эту эпоху происходит и революция в военных технологиях - огнестрельное оружие приобретает особое значение. Едва ли эти совпадения случайны.

Вопрос, какая страна является крайней восточной частью Европы - Польша или Россия - решился практически. Польский натиск на восток потерпел неудачу, российский - оказался успешным. Иными словами, история территориальной экспансии России сближает ее с Западом (отмечено еще Макиндером ), а не с Ордой. И она, эта история, говорит не в пользу идеи органической связи государства и природного выдела.

У евразийцев приверженность органицистскому подходу взаимосвязана с симпатиями к Орде. За стремлением найти ордынские корни русской государственности (и за сходным стремлением связать азиатские явления в России с экспансией Орды против Руси, а не с обратным процессом) скрывается следующее (подразумеваемое) рассуждение. «Россия (современная) - преимущественно континентальная страна. Формы государственности органично связаны с природной средой. Главная характеристика природной среды - ее положение по отношению к морю. Явления континентального происхождения для современной России органичны. Орда была континентальным образованием. Следовательно, из теоретически возможных источников современной русской государственности (собственные традиции, византийские влияния, скандинавские влияния, западноевропейские, кроме скандинавских, влияния, ордынские влияния) следует предпочесть Орду».

Обратим внимание на некоторую методологическую непоследовательность евразийцев. Когда речь идет о культурной идентичности России, они отказывались от жесткой понятийной альтернативы: Европа либо Азия; нет, и то и другое, Евразия. Когда же речь идет о географическом положении России, наоборот, утверждалось жесткое противопоставление: море либо континент. Евразийцы, конечно, говорили и о приморских территориях России, но обычно в очень специфическом контексте: стремились обосновать мысль об их малой значимости, чуть ли не чужеродности для России. Морская деятельность не воодушевляла евразийцев. П.Н. Савицкий: «Что касается русского Тихоокеанского флота, то судьба этот флота пока что представляется сходной с судьбой тихоокеанского флота Кубилая» . Несмотря на оговорку («пока что»), направленность мысли достаточно определенная.

Вполне ясно: Россия по культуре преимущественно европейская, но отчасти и азиатская страна. По географическому положению Россия страна преимущественно континентальная, но отчасти и морская. Преобладающий в российской культуре европейский компонент соотносится (не абсолютно) с уступающим в географии морским компонентом, уступающий в российской культуре азиатский компонент соотносится (не абсолютно) с преобладающим в географии континентальным компонентом. (Из этого, конечно, следует слабость географического детерминизма в версии евразийцев.) При этом России всегда было свойственно стремление усилить европейский и морской компоненты. Евразийская установка противоположна этой традиции.

Стремление России к усилению связи с морем отчасти было обусловлено именно глубинными, традиционными культурными установками, а не только экономической целесообразностью. Уместно здесь вспомнить сравнение России с Польшей, имеющееся у И.Л.Солоневича . Он отмечал, что для России характерно, традиционно стремление к морю, а Польша к выходам к морю традиционно была равнодушна. Возможно, сказывалось то обстоятельство, что польская государственность сложилась в районе Кракова, вне непосредственных связей с морской деятельностью, а русская - в районе Новгорода, где такие связи были; сказывалось и то значение, которое имел водный транспорт (пусть и речной) в расширении России (но не Польши).

Оснований для отказа от жесткой географической, геополитической альтернативы («море-суша») больше, чем от жесткой культурологической альтернативы «Европа-Азия» - применительно к России и «вообще». Во-первых, в России европейские черты сильнее преобладают над азиатскими, чем континентальные - над морскими. Во-вторых, в культурной сфере взаимодействие, синтез, хотя бы простое суммирование-объединение, позволяющие мыслить разные типы в одном понятии, труднее достижимы, чем в географической сфере и связанной с ней сфере отношений морской и сухопутной деятельностей. Моряк и субъект сухопутной экономики не противостоят, а дополняют друг друга. Сложнее обстоит дело с взаимоотношениями культур, в том числе религий (религия - важная часть культуры); как правило, религии не мыслят друг друга в качестве взаимодополнительных.

Евразийский географический детерминизм нацелен на проблематику «море-суша», отчасти даже на факторы рельефа; при этом отодвигается отношение «север-юг», широтная зональность. Но общеизвестно, что биосфера Земли в наибольшей степени упорядочена именно по широтным зонам. Конечно, евразийцы не могли пройти мимо очевидного факта широтно-зональной разнородности территории России. Различие в таком случае трактовалось ими как взаимодополняемость, кроме того, акцентируется плавность, непрерывность переходов зон. Но различие приморских и континентальных зон абсолютизируется, акцентировки их взаимодополнямости и плавности переходов (в России и на международном уровне) нет.

С тем, что Россия континентальная, по преимуществу, страна, согласиться, разумеется, нужно. Тем не менее едва ли оправданно одностороннее подчеркивание евразийцами, вслед за классической геополитикой, высокой континентальности России, при игнорировании, или недооценке, ее значительной океаничности. «Хартленд» (понятие классической политики), как территория, приблизительно совпадает с «Евразией в узком смысле слова» (понятие евазийства), но не с Россией (тем более в ее современных границах). Немалая часть территории России не входит в территорию «Хартленда», которую сам Макиндер неоднократно и сильно менял (что говорит о неопределенности содержания этого понятия, слабости его объективных оснований). И немалая часть «Хартленда» не входит в территорию современной России. За существенной неполнотой территориального совпадения России с «Хартлендом» скрывается слишком многое. В практических контекстах (а геополитика претендует на сугубую практичность) количественно не преобладающие стороны явления могут быть крайне важны. Российский Дальний Восток - это в любом случае далеко не «Хартленд», но чрезвычайно важный в геополитическом отношении регион. Кроме того, в классической геополитике, а вслед за ним и в классическом евразийстве (эта черта унаследована современным евразийством), имеется уклон к преувеличению степени континентальности России. Остановимся на этом вопросе подробнее.

Следует различать территориальный, расселенческий и деятельностный аспекты континентальности стран.

Степень континентальности в территориальном аспекте определяется соотношением площадей зон удаленности от моря на территории государства; кроме того - наличием непосредственного контакта территории государства с морем (выхода к морю).

Степень континентальности в расселенческом аспекте определяется соотношением численностей населения, проживающего в различных зонах удаленности от моря на территории государства. Именно этот аспект в основном анализируется в монографии Л.И. Безрукова .

Степень континентальности в деятельностном аспекте определяется масштабами морской деятельности данной страны, характеризуемой количеством морских судов, их суммарной вместимостью, грузооборотом торгового флота - в соотношении с масштабами экономики страны или с численностью ее населения.

Вполне очевидно, что степень континентальности в расселенческом аспекте зависит от территориального аспекта, а степень континентальности в деятельностном аспекте зависит от двух других аспектов. Но зависимости имеют немалую степень вариативности - один и тот же уровень в одном аспекте может сочетаться с разными уровнями в другом аспекте. И динамика континентальности в разных аспектах может быть совершенно различной: например, рост континентальности страны в расселенческом аспекте может сочетаться с расширением масштабов морской деятельности, с уменьшением континентальности в деятельностном аспекте.

Деятельностный аспект - наиболее важный в оценке степени континентальности страны. Он зависит от двух других аспектов (в этом смысле характеризует их) и от таких явлений-факторов, которые с трудом поддаются непосредственной оценке в плане их влияния на степень континентальноости (замерзаемость и частичная замерзаемость портов, наличие судоходных, связанных с морем рек, степень их судоходности и т.д.).

Но деятельностный аспект также зависит от общего уровня развития страны (степень континентальности в расселенческом аспекте зависит от общего уровня развития страны в меньшей степени), от значения, которое элиты страны придают морской деятельности. Впрочем, геополитические установки элит - это отчасти характеристика, индикатор культурного типа страны.

П.Н. Савицкий говорил о высокой континентальности США , фактически учитывая территориальный аспект континентальности, в связи со свойственным ему преувеличением значения «земли», как фактора, определяющего культурный облик страны. Но в деятельностном аспекте США уже во времена Савицкого превращались во вполне морскую страну. В расселенческом аспекте США на раннем этапе своего существования были сугубо морской страной, затем существенно «континентализовались» (что, заметим попутно, едва ли повлияло на характеристики США как внешнеполитического актора).

В СССР в 1930-е - 1960-е годы произошел существенный сдвиг населения и экономического потенциала на восток, произошла континентализация страны в расселенческом аспекте . Но при этом, темпами, опережающими рост экономики в целом, тем более рост населения, выросли масштабы морской деятельности. Грузооборот торгового флота СССР вырос с 1940 по 1971 примерно в 30 раз (с 12,8 до 375,8 млрд.т/м.миль) , а производство электроэнергии (важный показатель, характеризующий экономический потенциал в целом) с 1940 по 1975 - «только» примерно в 21 раз (с 48,6 до 1038,8 млрд квт.ч.) . Население выросло с 1940 по 1976 в 1,3 раза (с 194077 до 255524 тыс. чел.) [там же]. Грузооборот морского транспорта СССР превзошел в 1971 грузооборот морского транспорта под флагом США (которые, заметим, в это время превосходили СССР по производству электроэнергии приблизительно в 2 раза). Вместе с тем по тоннажу торгового флота СССР занимал в 1973 году 5-е место в мире, то есть уступал, особенно с учетом численности населения, странам, которые можно вполне отнести к «морскому» типу .

Из всех этих фактов, на наш взгляд, следует, что: а) степень континентальности, как и динамика степени континентальности, страны в разных аспектах может быть совершенно различной; б) Россия (СССР) в середине 20-го века была не континентальной, а континентально-морской (континентально-океанической) страной (таковой, несомненно, является и современная РФ, хотя черты континентальности в результате упадка 1990-х временно усилились). Еще раз подчеркнем, что оснований для отказа от жесткой понятийной альтернативы здесь больше, чем в культурологической (Европа+Центральная Азия как цивилизационные общности) сфере.

Может быть, для высоко континентальной в расселенческом аспекте страны рост морской деятельности дает меньший экономический эффект, чем для страны морской в расселенческом аспекте. Но и это обстоятельство не дает основания игнорировать масштаб морской деятельности при установлении типа страны по совокупности признаков, определяющих степень ее континентальности-океаничности. В том числе потому, что возможности усиления соответствующего эффекта, несомненно, существуют. Они заключаются в политике повышения значения морских регионов страны, с опорой на преимущества их положения.

Здесь мы переходим к «принципу континентальных соседств» Савицкого. Согласно этой идее, отрицательные последствия континентального положения страны (большие затраты на перевозки) могут быть ослаблены превращением экономического пространства страны в систему районов, каждый их которых относительно самодостаточен. Элементы такой политики проводились в СССР, и успешно, отмечается в монографии Л.И. Безрукова, где эта идея развивается . Нет сведений о том, что советские ученые и политики, проводившие такой подход, заимствовали его у евразийцев. Но проницательность П.Н. Савицкого, перспективность этих его идей отметить необходимо. Однако заметим и важное отличие советской региональной политики: в ней не ставился в такой степени акцент именно на континентальных соседствах. Стремление формировать относительно самодостаточные, «завершенные» экономические районы относилось и к морским районам, и было взаимосвязано с уже отмеченным ускоренным развитием морской деятельности.

Едва ли наша страна в советскую эпоху достигла максимально возможного (по отношению к масштабу экономики и численности населения), при этом целесообразного, масштаба морской деятельности. После распада СССР масштабы морской деятельности в России резко снизились, но тенденция к восстановлению существует. В настоящее время развитие морской деятельности становится более актуальным для России, чем когда-либо раньше. Тому есть и экономические и геополитические причины. Возрастает значение моря как источника биоресурсов. Возрастает и значение моря, морского шельфа, а также Арктики как источника других, не биологических ресурсов - энергетических, в том числе. Как известно, моря и океаны - это 2/3 площади Земли, и это во многом неисследованная (в ресурсном отношении тоже) часть нашей планеты.

Историческая тенденция относительного ослабления транспортного значения моря, если и существует, то слаба. Перспектива роста ресурсного значения моря сомнений не вызывает (отчасти в связи с процессами исчерпания ресурсов суши - соответственно, это очень глубокая и долгосрочная тенденция).

В освоении морских и арктических ресурсов Россия способна быть одним из ключевых акторов - это соответствует ее географическому положению, потенциалу, менталитету и традициям. В данной связи имеют особое значение именно морские и примыкающие к морским макрорегионы России. Евразийские идейные установки, интенции не способствуют выдвижению этих макрорегионов на приоритетные позиции в российской внутренней геополитике.

Ухудшение отношений с Западом усиливает значение связей с Восточной Азией. И здесь особое значение имеет российский Дальний Восток. Как отмечает А.Ф. Никольский: «Во внешней политике цель России - формирование альтернативного экономического и политического мирового центра силы путем интеграции экономик и политик СНГ, КНР, Индии, развивающихся стран Латинской Америки, Африки, Азии» . Повышается значение связей с соответствующими странами, включая страны БРИКС - значит, повышается и значение морской деятельности, поскольку эти связи во многом осуществляются через море. (Заметим, что если БРИКС утвердится, как геополитический союз, его конкуренцию с Западом невозможно будет подвести под схему борьбы «Моря» и «Суши».)

Свойственный ранним евразийцам и проявляющийся у их последователей уклон к одностороннему подчеркиванию континентальных черт России, едва ли теоретически правилен и практически продуктивен. Учтем здесь еще некоторые обстоятельства.

1).Россия - почти полуостров, окруженный двумя океанами; имеет выходы и во внутренние моря третьего океана - это тоже геополитические факты.

2). Россия - сугубо речная страна. Существует взаимосвязь (особенно в России) традиций речной и морской деятельностей. Согласно К. Хаусхоферу, речные образования занимают промежуточное положение (в типологическом смысле) между морскими и континентальными. Из 10 крупнейших рек Евразии (материка) 5 полностью или большей частью находятся в России, и все они впадают в моря на территории России. Тяготение населенных пунктов к рекам (в том числе к небольшим рекам) у русских сильнее, чем, например, у украинцев, белорусов и поляков. Необходимо отметить значение водного транспорта в освоении русскими Поволжья, Сибири, Дальнего Востока.

Если типизировать страны современного мира в соответствии с их положением по отношению к морю, необходимо выделить, кроме континентального и океанического типов, переходный, континентально-океанический. Россия относится именно к нему. В классической геополитике, а вслед за ней и в евразийстве (не только в раннем) необходимость резкого обособления, даже противопоставления морского и континентального геополитических типов, связана с представлениями о генезис е конфликта между морскими и континентальными странами. Этот конфликт рассматривается как следствие различного положения стран по отношению к морю. Если эти представления признать необоснованными (а признать их правильными, особенно в наше время, трудно), то и необходимость включения России в жесткий континентальный тип исчезает.

В постсоветское время, однако, имеется и геополитическая тенденция, согласующаяся с установками евразийства - интеграционные процессы (затрагивающие, в основном экономическую, но иногда и военно-политическую сферу), в которых участвуют, помимо России, Белоруссии и Армении, также республики Центральной (Средней) Азии и Казахстан. Многие факты постсоветского времени, а особенно события на Украине и кризис в отношениях с Украиной приводят к двум, отчасти взаимно дополнительным, отчасти взаимно альтернативным (как практические установки), выводам. 1. Отношения с бывшими республиками СССР крайне важны для России; 2. Эти отношения в нынешней геополитической ситуации уязвимы, и потому Россия более, чем когда-либо раньше, должна опираться на собственные силы.

Во времена ранних евразийцев в подобных утверждениях не было элемента альтернативности (или он был качественно иным), поскольку страны, ныне независимые, тогда были частями одного государства. Ранние евразийцы тяготели к идее самодостаточности страны в современных им границах. Идейный импульс раннего евразийства, воспринимаемый в наше время, скорее должен приводить к стремлению воссоздать единое государство (Российскую империю или СССР), чем к принципу самодостаточности России в современных границах. Учтем и наступательный дух евразийства (как раннего, так и более позднего), органично сочетающийся с симпатией к кочевникам, которые в основном завоеваниями известны истории.

Идею воссоздания Империи (в том или ином варианте) скорее следует признать нереалистичной (учитывая и конфликты с Грузией, с Украиной, и исход русских из Средней Азии - совсем не видно «братания», о котором говорили ранние евразийцы), а принцип самодостаточности, в духе «изоляционизма» В.Л. Цымбурского , отнести к современной России. Полезность развития отношений с республиками бывшего СССР при таком понимании не отрицается, но Россия должна вступать в эти отношения как страна, в ряде принципиально важных аспектов самодостаточная (например, в производстве основных видов продовольствия).

Таким образом (в современной геополитической ситуации - особенно), представления ранних евразийцев о значении различий между Морем и Сушей в формировании культур, государств и в генезисе межгосударственных конфликтов, как и недооценка значения морской деятельности для России, выглядят неубедительными. Эти представления не специфичны для евразийства, связаны с системой идей классической геополитики. Подходы П.Н. Савицкого, помогающие снизить отрицательные следствия высокой континентальности большей части территории России («принцип континентальных соседств», стремление к самодостаточности страны), актуальны и заслуживают развития, с оговорками, учитывающими иной территориальный объем страны и практическую невозможность, в долгосрочной перспективе, его радикального увеличения. Эти подходы также не специфичны для евразийства в том смысле, что допускают соединение с иными концептуальными системами.

Рецензенты:

Безруков Л.А., д.г.н., заведующий лабораторией георесурсоведения и политической географии Института географии им. В. Б. Сочавы СО РАН, г. Иркутск-33;

Никольский А.Ф., д.г.н., профессор кафедры экономики предприятия и предпринимательской деятельности Байкальского государственного университета экономики и права, Министерства образования и науки РФ, г. Иркутск.

Библиографическая ссылка

Попов П.Л. ОСНОВНЫЕ ИДЕИ КЛАССИЧЕСКОГО ЕВРАЗИЙСТВА В НАУЧНОМ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ // Современные проблемы науки и образования. – 2014. – № 5.;
URL: http://science-education.ru/ru/article/view?id=14522 (дата обращения: 06.04.2019). Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»